Оценка была относительно положительная, однако рецензент ни слова не сказал о «заграничных» стихах, составлявших основу вечера.
Евпатория, клуб «Первое мая». Открытая площадка заполнена целиком. Обладателям входных билетов некуда втиснуться. Курортники настроены шумно и весело. Маяковский в ударе.
— Евпатория — это вещь!
На следующий день он выступал в санатории «Таласса», для костнотуберкулезных.
Эстрадой служила терраса главного корпуса. Перед ней расположились больные. Лежачих вынесли на кроватях. Других вывели под руки и уложили на шезлонгах. Собрался весь медицинский персонал. Всего — человек 300.
Прохожие на набережной через решетчатый забор могли наблюдать это необыкновенное зрелище и слушать Маяковского издали.
Владимир Владимирович, выйдя на импровизированную эстраду, несколько растерялся. Долгая пауза. Потом — нарочито громко:
— Товарищи! Долго я вас томить не буду. Расскажу в двух словах о моем путешествии в Америку, а потом прочту несколько самых лучших стихов.
Когда он произнес «самых лучших», слушатели засмеялись, раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Напряжения как не бывало.
К «самым лучшим» он относил «Сергею Есенину». После слов:
«Надо жизнь сначала переделать, переделав — можно воспевать», — он остановился. Этого почти никто не заметил. Но он понял, что следующие четыре строки: «Это время — трудновато для пера, но скажите, вы, калеки и калекши, где, когда, какой великий выбирал путь чтобы протоптанней и легше» могли бы напомнить больным об их несчастии, обидеть. И Маяковский опустил всю строфу.
А я-то волновался во время его чтения: что будет, когда он дойдет до этих строчек! Но со стороны, как известно, виднее, а каково выступающему, в эмоциональном порыве.
Встреча длилась часа полтора. Прощаясь, благодарили поэта и проводили, как близкого человека.
Перед отъездом из города администрация гостиницы обратилась «с покорнейшей просьбой» написать что-нибудь в книгу отзывов. Маяковский отказывался, но те не отступали:
— Нам все пишут. Посмотрите, какие здесь знаменитости. Иностранцев много. Послы. Даже американцы. Кто только ни приезжал к нам, все писали. Никто не возражал.
Раскрыли фолиант. Маяковский удивился:
— Смотрите, все довольны! Нет, просто странно! Все довольны. Как пишут! Что пишут! Сплошной восторг!
И он тоже написал несколько слов, но… критических: предложил вывести москитов, которые не давали ему всю ночь спать, и указал на другие недочеты. В книге появился справедливый отзыв, деловое предложение.
Как-то вечером в Ялте Маяковский понадобился мне по срочному делу, но, против обыкновения, я нигде не мог его обнаружить, дважды пройдя набережную и расспрашивая встречных знакомых о нем.
С поникшей головой возвращался я к себе в гостиницу, озираясь по сторонам. Внезапно на полутемной террасе вдали заметил чей-то силуэт. Приблизился. Это был Маяковский — мрачный, сосредоточенный.
Нарушив свойственную ему учтивость, он оборвал меня:
— Не мешайте, я занят! — И, слегка извинившись, сразу ушел.
Лишь наутро он посвятил меня в тайну вчерашнего вечера: он шагал по длинному ялтинскому молу с десяти вечера, вернувшись в гостиницу в третьем часу ночи.
Именно в эту ночь, 15 июля 1926 года, он закончил свое выдающееся стихотворение «Товарищу Нетте — пароходу и человеку», над которым работал свыше двух недель. Ибо задумал его в день встречи с пароходом «Теодор Нетте», когда направлялся из Одессы в Ялту 28 июня.
История парохода сама по себе небезынтересна: построенный в 1913 году, пароход «Тверь» был переименован в 1926 году в «Теодор Нетте». Отслужив свой век, пароход должен был отправиться в самый дальний наш порт. Этот рискованный рейс поручили капитану М.И. Кислову. Нынче пароход уже потерял свой первоначальный вид и служит в Петропавловске-Камчатском лишь причалом.
Есть во Владивостоке грузовой пароход «Владимир Маяковский», и когда он проходит у берегов Камчатки, то, находясь на траверзе причала, традиционными гудками приветствует своего старшего брата «Теодора Нетте». Это весьма чувствительно и символично — пароходы разговаривают между собой, как в стихах поэта.
Я несколько раз пытался уговорить Владимира Владимировича зайти в курзал — рядом с гостиницей. Он не соглашался. И вдруг встречаю его на концерте.
— Просто от скуки зашел. Не особенно люблю концерты.
В тот день среди других выступал С.Я. Лемешев, тогда еще молодой певец. И хотя Маяковский «не особенно любил концерты», послушав Лемешева, он сравнил тембр его голоса с собиновским, предсказал певцу большую будущность — и не ошибся.
После вечера Маяковского окружили артисты «Синей блузы»[6]. Маяковский пригласил их на поплавок. «Синеблузники» жаловались: нет репертуара — мало пишут, не интересуются «малыми формами».
— Почему вы «малая форма»? — сказал Маяковский. — По-моему, вы большая форма. Ведь эстрада — самое доходчивое из искусств, не считая кино. А Большой театр, вы думаете, от одного названия — уже большая форма? Я считаю это неправильным. Вы — самая большая форма!
Разговоров хватило надолго, не заметили, как минула полночь.
Когда подали счет, Маяковский — тоном, не допускающим возражений:
— Довольно, товарищи, довольно, я плачу. А теперь я провожу вас домой, и на этом «дикий кутеж» будем считать законченным!
«Синеблузники» жили далеко, дороги хватило на добрый час — в гору, почти до Ливадии. Когда вернулись, уже брезжил рассвет.
Вскоре Маяковский написал для эстрады гротеск «Радио-Октябрь». Возможно, эта встреча ускорила осуществление его замысла. Премьеру приурочили к 9-й годовщине Октября.
Умер Дзержинский.
Эта весть потрясла Маяковского. Он не находил себе места, отказался выступать в ближайшие дни…
Наконец, отложенный вечер состоялся, но прошел он серьезное, строже, чем всегда. И без того подавленное состояние в день траурного известия усугубилось тяжелой сценой: знакомый Маяковского (директор гостиницы «Россия»), бывший чекист, больной острой формой туберкулеза, узнав о смерти Феликса Эдмундовича, упал в обморок на мраморной лестнице гостиницы, разбив при этом в кровь голову. Все это произошло на глазах Владимира Владимировича.
Через год в поэме «Хорошо!» появились строки:
«Юноше, обдумывающему житье, решающему — сделать бы жизнь с кого, скажу не задумываясь — „Делай ее с товарища Дзержинского“».
А вскоре Маяковский написал стихотворение «Солдаты Дзержинского», посвятив его Валерию Михайловичу Горожанину.
Владимиру Владимировичу очень понравился Гурзуф — роскошный парк, уютный клуб посреди парка и, конечно, домик Пушкина!
— Сюда входил сам Пушкин, — сказал он у парадной двери. — А куда выходил — не знаю. Возможно, убегал по ночам через черный ход.
Он внимательно и с явным удовольствием разглядывал домик, фантазируя:
— А вдруг вышел бы к нам Александр Сергеевич и попросил разрешения прийти сегодня на мой вечер? Я просто не знал бы, куда деться…
Из всех близлежащих к Ялте курортов Маяковский был особенно доволен санаторием ЦК КП(б) Украины «Харакс» и гурзуфским военным клубом. Здесь собрались квалифицированные слушатели. Приятно удивила Маяковского и расценка мест в военном клубе, посторонние платили в среднем полтора
