рубля за билет (для них было отведено ограниченное число мест), комсостав — тридцать копеек, а красноармейцы — бесплатно.
Покидая клуб, он сказал:
— Приятно выступать перед нашими бойцами и командирами.
Вслед за нами до моря шли два красноармейца. Они предложили проводить Маяковского до Ялты. Он возразил:
— Вам нужно отдыхать, набираться сил — для этого вы сюда и направлены.
Возвращаясь на моторке в Ялту, он вспомнил встречу в военном клубе и двух красноармейцев:
— Всегда буду здесь выступать. Люблю такие вечера!
«Поп или мастер!»
Мы встретились у подъезда воронежской гостиницы, на главной улице города. В руках у Владимира Владимировича два больших пакета.
— Что это у вас?
— В главном — четыре бутылки Абрау.
— Зачем так много?
— А вам какое дело?
— Да на одного многовато.
— Вижу, что вы в этом ничего не понимаете. А вдруг придут, чем будешь угощать? А о дороге до Ростова забыли?
Он оказался прав. В гостинице его уже дожидались. Маяковский любил угощать: фрукты — всегда горой, коробки конфет (которых он сам почти не ел)…
На вечере в Воронеже — много записок. Среди них и язвительно-хулиганские. Часть из них Маяковский оглашал и парировал.
Еще месяц назад, в Екатеринославе я предложил ему собирать записки: тогда же после вечера он аккуратно завернул их в газету и положил в чемодан. Коллекция записок быстро росла.
Здесь, в Воронеже, были и такие:
«Любили ли вы когда-нибудь девушку и какова была ваша любовь? Простите».
«Поэт Владимир Маяковский. Открой нам правду, почему ты здесь прочел нам стихи в рифму, а в газете пишешь какую-то мифу, там всегда неразбериха, и ни одного нет рифмой акростиха, тогда как для любителя читать можно такой работой душу измотать».
«Как вам кажется Воронеж после Нью-Йорка и других городов?»
«Хоть вы уже и хвастаетесь своей близостью к Пушкину, но до его вы и в несколько лет не дойдете».
«Почему вы не пустили в продажу свои сочинения и фотограф. карточки? Они здесь хорошо бы разошлись, и вам бы плюс: дальнейшему кругосветному путешествию».
Ответы на эти записки не запомнились. Приведу другие. Например:
«Почему вы называете себя пролетарским поэтом? Разве вы пролетарского происхождения?»
Маяковский:
— Нигде не сказано, что пролетарский поэт должен быть пролетарского происхождения. Я знаю некоторых писателей далеко не пролетарского происхождения. Но они числятся пролетарскими и состоят даже членами РАППа. Я же лично не собираюсь скрывать свое происхождение, тем более что оно никак не влияет на мое творчество. Из моего происхождения я себе дворца не выстроил. В поэме «Про это» у меня есть такие строчки: «Не простой… (В поэме „Про это“ — „столбовой“, но читал Маяковский: „не простой“)… Не простой отец мой — дворянин, кожа на моих руках тонка. Может, я стихами выхлебаю дни, и не увидав токарного станка».
«Тов. Маяковский, чем объяснить, что вы в центре всего ставите свое „я“?»
— В центре как-то заметнее, — улыбнулся Маяковский. Потом серьезно: — А главное, вам надо раз навсегда запомнить, что «я» — это гражданин Советского Союза. «Я» — это бывает условно. И наконец, почему же в тех случаях, когда я говорю о себе или от своего имени, говорить, скажем, от вашего?
«Группа студентов убедительно просит вас продекламировать „Сволочи“».
— Я не декламирую, а читаю. Это старое стихотворение. Вместо него я прочту вам более новое. (Под декламацией Маяковский разумел ложный пафос, сентиментальность, напыщенность. Многие еще до сих пор не могут отрешиться от этого слова, хотя в наши дни оно отдает анахронизмом.)
«Почему другие поэты не занимаются писанием рекламных лозунгов?»
— Я им тоже говорил об этом, — указывая на зал, как бы адресуясь непосредственно к автору записки, резко бросает Маяковский. Раздался бурный смех и рукоплескания.
«Уверены ли вы в том, что ваше творчество доступно массе?»
— Не всем доступно. Еще далеко не все привыкли к стихам. Но если стихи будут внимательно читать и, как полагается, по нескольку раз, то через пятнадцать лет они будут доступны почти всем, а это будет большим достижением. Стихи я проверяю так: они не должны быть похожими на остальных поэтов, и белогвардейцы должны их уничтожать за вредность для них. Это основной критерий.
«Просим высказать ваш взгляд на С. Есенина и прочитать его стихотворение „На смерть Есенина“».
Маяковский не мог не использовать ошибки автора записки, приписавшего Есенину стихи на свою собственную смерть: он пренебрег множественным числом слова «просим» и, вытянув руку, как бы указывая на конкретного слушателя, вразумлял:
— Этот товарищ перенесся в потусторонний мир, и его надо остерегаться. — После чуть заметной паузы добавил: — Особенно соседям!
В Москве у Маяковского была маленькая комната. Поэтому в гостиницах он любил большие номера, где можно было бы пошагать, а значит, лучше поработать. В Ростове ему предоставили самый большой номер. Он обрадовался:
— Повезло!
Еще одна удача. Представители театра просят Маяковского выступить вторично, ведь на сегодняшний вечер все билеты давно проданы. Надо прямо сказать — это наиредчайшее явление в нашей разъездной практике: сами проявили инициативу. Маяковский, конечно, с радостью согласился.
В номере появляются местные литераторы, рабкоры, комсомольцы.
Не прошло и часу, как Маяковский притащил в гостиницу десяток бутылок нарзана. К чему такой запас? Дело в том, что в Ростове случилась беда. Примерно месяц тому назад водопроводные трубы соединились с канализацией (об этом писали ростовские газеты, было сообщение и в «Правде»). И хотя к нашему приезду воду уже очистили и ростовчане прекрасно пользовались пресной водой, Маяковский, будучи весьма мнительным и брезгливым, отказался от услуг ростовского водопровода. Он решил пользоваться нарзаном и исключил из обихода все «водяные» блюда: пил нарзан, умывался нарзаном, кипятил чай из нарзана и острил при этом:
— А как узнаешь, когда чай из нарзана кипит? Ведь он постоянно булькает? Момент кипения невозможно определить.
Когда Маяковский прошел служебным подъездом на сцену, следом, прорвав пожарный заслон, устремились студенты. В зал им не суждено было попасть — милиция начеку, да и сам-то зал предельно забит.
Оторвавшись от общей массы, человек двадцать очутились на сцене, у самого оркестра, очевидно заранее обдумав план действий. Но мест там не оказалось: сидели «опытнейшие зрители» ― артисты этого театра.
Начальник пожарной охраны, в каске, коренастый и мрачный, со своим помощником пытался удалить «зайцев» со сцены. В зал доносился шум. Ребята не поддавались.
В эту раскаленную атмосферу ворвался массивный бас Владимира Владимировича, решившего во что
