Я уже упомянул о том, что сама по себе выставка привлекла множество людей, особенно молодежь. Однако там почти отсутствовали писатели. На фоне общего успеха выставки отсутствие литераторов напоминало своеобразный бойкот. Владимир Владимирович, конечно, это переживал, хотя и предвидел в какой-то мере.
Если и приходили писатели, то их можно было перечесть по пальцам. Единственный рефовец, пришедший на открытие, — О. М. Брик. Выделялся своим присутствием Виктор Шкловский, который после ликвидации Лефа в Рефе уже не состоял. Замечу, он был одним из самых давних знакомых Маяковского (с 1912 года).
Старых соратников по Лефу — Рефу вовсе не было ни на открытии, ни в последующие дни. К этому времени они порвали отношения с Маяковским.
В афише предусматривалась такая подробность: «Объяснения работников Реф». На самом же деле на выставке рефовцев не было и в помине.
Среди тех, кто упрощенно толковал причины самоубийства Маяковского, обвиняя чуть ли не во всем рапповцев, недружелюбно встретивших поэта, были и его друзья-рефовцы. А их разрыв с Маяковским из-за его перехода в РАПП принес ему немало огорчений.
Но Маяковский, судя по всему, смотрел на переход иными глазами. Ведь еще год назад он писал о том, что «мелкие дробления себя изжили, и вместо групповых объединений литературе необходимо сплотиться вокруг организаций, ведущих массовую агитлитературную работу…»[54].
Таким образом, есть основание полагать, что Маяковский считал РАПП лишь переходным этапом, до той поры, пока все существующие группировки не сопьются в единую писательскую семью.
Говоря об апрельских, последних днях поэта, Валентин Катаев в «Траве забвении» высказывается несколько иначе. Он пишет: «Я думаю, он уже понимал, что, в сущности, РАПП такой же вздор, как и Леф. Литературная позиция — не больше».
После ликвидации РАППа в 1932 году до открытия Первого съезда писателей в 1934 году на одном из пленумов А. Фадеев, как бы подтверждая мысль Маяковского, сказал: «Конечно, групповщина — это большой тормоз к серьезному размаху художественного творчества, потому что не дает возможности объективно оценивать произведения. Группы раздирают людей на части. Недостатки, художественные ошибки своих они прощают скорее. А малейший недостаток противника сейчас же вскрывается, и на него бросается представитель той или иной группы».
Накануне произошла, очевидно, крупная размолвка: Маяковский решил перейти в РАПП, и его соратники восприняли такую акцию как измену, и в их глазах Маяковский выглядел в ту пору чуть ли не ренегатом.
Владимир Владимирович подал заявление в правление РАППа:
«В осуществление лозунга консолидации всех сил пролетарской литературы прошу принять меня в РАПП.
1) Никаких разногласий по основной литературно-политической линии партии, проводимой ВОАППОм, у меня нет и не было.
2) Художественно-методологические разногласия могут быть разрешены с пользой для дела пролетарской литературы в пределах ассоциации.
Считаю, что все активные рефовцы должны сделать такой же вывод, продиктованный всей нашей предыдущей работой.
3/1-1930 г.» Вл. Маяковский
До сих пор подвергается сомнению дата, начертанная Маяковским на заявлении. Предполагают, что это описка. Но доказать это трудно. В конце концов, быть может, этот вопрос не так уж и принципиален. Но, анализируя все сопутствующие обстоятельства, можно сказать: вероятнее всего, он сдал заявление в феврале, после открытия выставки. Споры между рефовцами длились, очевидно, не один день.
Юрий Либединский, один из руководителей РАППа, в своей книге воспоминаний «Современники» так оценивает обстановку тех дней:
«Наши два литературных направления в то время казались нам абсолютно исключающими друг друга и враждебными» — и дальше: «Вступление Маяковского в РАПП произошло не потому, что РАПП к этому времени стала особенно хороша, — наоборот, РАПП именно в это время стала перерождаться в организацию бюрократическую. Для Маяковского вступление было важнейшим шагом политического и художественного развития. Оно было обусловлено внутренней эволюцией большого поэта, тем, что он, едва ли не первый в советской литературе, осознал процесс складывающегося единства всей советской, уже по- социалистически перестраивающейся, литературы».
Говоря о том, как растерялось руководство РАППа при приеме Маяковского, Юрий Николаевич подчеркивает, что его даже не ввели в правление РАППа, что следовало сделать бы на этой же конференции.
У него же прозвучала и прямо самокритичная нота:
«Мы, рапповцы, не сумели окружить его дружбой и вниманием, которых он заслуживал, — это-то, очевидно, и создало у него ощущение одиночества, а ведь именно это ощущение он переносил особенно трагически. Вступление Маяковского в РАПП и его самоубийство слишком близки по времени, чтобы мы могли снять с себя ответственность за эту страшную и подлинно ничем не возместимую утрату. Маяковский покончил жизнь самоубийством в расцвете своего огромного таланта».
Когда Маяковский подал заявление о приеме в РАПП, в руководстве ассоциации возникли разногласия: как быть? Но Маяковский — это Маяковский. Его приняли в РАПП, правда с оговорками. В передовой рапповского органа «На литературном посту», посвященной итогам конференции МАППа, появилось такое «наставление»:
«Вступление в РАПП на московской конференции товарищей Маяковского, Багрицкого и Луговского[55] является очень серьезным социальным показателем. Само собой разумеется, что вступление этих товарищей в РАПП отнюдь не означает, что они стали пролетарскими писателями. Им еще предстоит сложная и трудная работа над собой для того, чтобы стать пролетарскими писателями, и напостовское, большевистское ядро пролетарской литературы должно оказывать всяческую помощь им в этом отношении».
В наши дни эти поучения могут вызвать улыбку. Во времена же борьбы группировок, приобретавшей порой весьма резкий характер, даже Маяковский реагировал на такие «дружеские поучения» весьма болезненно.
Бывшие соратники по Лефу и Рефу разорвали отношения с Маяковским. В РАППе он ощущал одиночество. Вслед за этими потрясениями — поток резко отрицательных рецензий на «Баню» в Ленинграде (в феврале) и в Москве, на спектакль в Театре имени Мейерхольда (в марте).
Один из отзывов появился в «Правде» за подписью В. Ермилова, за неделю до мейерхольдовской премьеры. В статье освещались общие проблемы драматургии — речь шла главным образом о пьесах Безыменского и Сельвинского, поставленных Мейерхольдом. Вскользь там критиковалась «Баня», которую Ермилов полностью не читал (к этому времени была опубликована лишь часть пьесы), что он предусмотрительно оговорил. Маяковскому было отведено в обзоре скромное место, однако эта статья имела для поэта очень неприятные последствия: после премьеры появилось около пятнадцати отрицательных рецензий.
Сюда же примыкает факт, снискавший себе печальную славу — лозунги к спектаклю «Баня». Лозунги предназначались Маяковским для сцены и для зрительного зала. Один из них был ответом на резкие нападки Ермилова:
Сразу / не выпарить / бюрократов рой. / Не хватит / ни бань / и ни мыла вам. / А еще / бюрократам / помогает перо / критиков — / вроде Ермилова…
После премьеры, под давлением правления РАППа, Маяковский снял лозунги. Вот чем вызваны слова в предсмертном письме поэта: «Товарищи Рапповцы, не считайте меня малодушным. Серьезно — ничего не поделаешь. / Привет. / Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться. / В. М.».
Ю.Н. Либединский сообщает и о том, как Маяковского «прорабатывали» на секретариате РАППа в связи с постановкой его пьес, добавляя при этом, что делали это мелочно и назидательно, — драматургия Маяковского явно не втискивалась в рамки рапповских догм.
