пенистые водопады, в лицо Ивану летели брызги. Но он даже не прикрывался. Наконец его тряхнуло. И падение прервалось.
Он лежал на спине посреди огромного зала. И опять, как и в случае с навесом, никакой дыры или проема в нависшем над ним потолке не было, будто он упал прямо через эту серую, явно металлическую поверхность, пронизав ее как нож масло.
— Иван! — тихо позвал его кто-то.
— А-а?! — отозвался он невпопад.
Вскочил на ноги, не зная, куда бежать, что делать.
— Иди же ко мне!
Голос принадлежал русоволосой, теперь Иван это точно разобрал. Но куда идти? Где она?! Иван ничего не видел кроме серого потолка и серых стен. И все же он сделал с десяток шагов в направлении прозвучавшего голоса.
— Смелей!
— Тут стена. Где ты?! — Иван остановился.
— Да, нет тут никакой стены, давай! — снова позвала Лана.
Иван протянул руку и она прошла сквозь стену.
— Ну видишь? Там нет ничего, иди сюда!
Иван шагнул прямо на стену… и прошел сквозь нее, не почувствовав даже легчайшего прикосновения к телу. Зато он сразу же вляпался в какое-то вязкое месиво и запутался в тягучей и липкой паутине. Начал обрывать ее, вытаскивать лапы — ему еле удавалось проделывать это. И он по-прежнему ничегошеньки не видел кроме самой паутины, толстенной и клейкой.
— Чего ты там застрял, живее давай! — нетерпеливо прокричала Лана.
— Где ты?!
— Там же, где и ты, — прозвучало совсем рядом, не дальше десяти метров от него. — В Невидимом спектре, понял?
— Ничего я не понял! — сорвался Иван. — Говори толком! Что это за мерзость, как ты сквозь нее пробиралась, вот ведь гнусь какая!
Он совершенно запутался и увяз. Бессилие раздражало, заставляло рваться из паутины сильнее, резче. И все больше ее накручивалось на тело, все труднее становилось двигаться.
— Не психуй! Я сама ничего не знаю. Это все Марта так говорит. Она слыхала. А я не знаю. Тут Квазиярус какой-то! Ты мужчина, ты и ломай себе голову! Ну-у?!
— Я пошевельнуть пальцем не могу, а ты ахинею несешь! — заорал Иван. Он был просто взбешен.
Если бы в эту минуту ему под руку попался, плазменный резак, он бы стал жечь все и всех направо и налево, без разбору и жалости. — Где ты, черт бы тебя побрал?! Как ты пролезала через это болото поганое?!
Лана отозвалась не сразу. И голос ее прозвучал обиженно:
— Меня сбоку провели, через дверцу… и подвесили.
— Чего-о?!
— Да не ори ты как резаный! Подвесили, говорю, вот и все! А еще сказали — тут, мол нулевое время и ты, то есть, я, значит, буду тут жить вечно на благо их цивилизации, и все будет, чего только ни захочу… надо только висеть и все. Остальное не мое дело. Понял?!
Иван начал соображать что к чему, ему припомнилось кое-что, он поневоле призадумался. И выругался крепко. Но на этот раз про себя, не вслух.
— А Марта?! — спросил он зло.
— Чего — Марта.? — не поняла русоволосая.
— Где она?
— Тут.
— Тоже висит?
— А как же! Тут все висят! Но я никого не вижу из них, только слышу, понял? Нам разрешают переговариваться, болтать о том о сем. Мы уже дней десять болтаем…
— Сколько? — удивился Иван.
— А ты думал! Я все ждала поначалу, а потом рукой махнула — все равно не придешь… а ты вот пришел. Странно!
Иван запутался окончательно, во всех смыслах. Но самое главное, он был опутан паутиной, и даже сам себе теперь казался каким-то коконом. Но вырываться он не переставал, все напрягал мышцы, изгибался, пытался присесть, вытянуть ноги или хотя бы одну. И все же мучило любопытство. Он обязан был знать все!
— А почему нулевое время, что за бред?! — крикнул он сквозь липкую маску паутины, налипшей на лицо.
— Они умеют находить точки в Пространстве, где время не движется и можно жить вечно, понял? Так Марта говорила. Она от других слыхала. Я не знаю, может, и врут, но так говорят, поди проверь. Эти точки только в Невидимом спектре и только на пересечении квазиярусов, понял?
— Не понял! — сознался Иван. — Но все равно говори! Хоть перед смертью узнать, в какое дерьмо вляпался!
— А что с тобой?!
— Ты совсем дура! Неужто не слышала, я сто раз тебе говорю — тут паутина, я погибаю уже, понятно! А еще болото! Ну да неважно, говори! Мне все равно не поможешь.
Иван был уже опутан по рукам и ногам, не мог пошевельнуть даже крайним пальцем, кончиком пальца.
Лана отозвалась сразу:
— Стой спокойно, дурень! Это же самый обычный фильтр! Не соображаешь, что ли?!
— Ты много соображаешь! — выкрикнул Иван. — Чем ругаться, лучше напоследок скажи мне что- нибудь ласковое, доброе, ведь я же тебя… люблю, нет уже, любил, точно, любил, все прощай!
Лана опять долго молчала. Потом сказала тихо, голос ее дрожал:
— Ладно уж, нужна мне любовь эдакой трехглазой образины! Много о себе думаешь! — слова были недобрыми, а голос нежным и взволнованным, видно, думала она совсем иное, чем говорила.
— Прощай!
— Да помолчи немного! Пойми, под ногами у тебя не болото никакое, не трясина, а фильтр — к нам нельзя без фильтра, инфекцию занесешь! А через этот фильтр тебя протянет и все будет в порядочке, стерильным станешь, все сам увидишь.
У Ивана слабеньким птенчиком трепыхнулась в груди надежда.
— Правда-а? — жалобно взмолил он.
— Так говорят, вон и Марта…
— Да хватит уже про нее!
Иван чувствовал, что его затягивает все глубже, но и не пытался сопротивляться. Теперь он верил, точнее, он был готов верить во что угодно, хоть в чудо, хоть в сказки.
— Вот ты перебиваешь все время, а сам не слушаешь, — рассерженно продолжила русоволосая. — У них очень мало земных женщин, понял! Потому и делают все, что только можно, потому и в эти ярусы специально подвешивают, вечную жизнь дают, берегут как зеницу ока, понял? Потому и ублажают, и кормят, и поят, и все, чего душе потребуется…
— Да не потому! — взвыл Иван. — Ты же сама знаешь, не потому!
— Ну и что, — вдруг резко ответила Лана, — ну и что?! У них народ древнейший, миллионы, лет цивилизаций, многие вырождаются, перестают давать потомство, да почти все, чего там! А ты бы чего стал на их месте делать, а? Вымирать, что ли? Нет уж, не захотел бы вымирать! Вот и они не хотят! Они наших подвешивают, чего-то там делают — и только давай, в ускоренном режиме, сотнями, тысячами зародышей выдают, успевай выносить да в инкубаторы помещать для выращивания! Вот так! Ивана захлестнуло мутной волной ярости.