А тут и папа пришёл! И принёс расчёску для Женечки. Вот здорово! И всяких вкусностей. Мы еле дождались конца тихого часа, спать Ксюша отказалась, нагрузились подарками и отправились к нашим девочкам.
Входим в палату. У окна сидит Яна и раскрашивает. В палате больше НИКОГО. Женечкина кровать – ПУСТАЯ… Совсем пустая – голая решётка.
– А… где Женечка?
– Её выписали, – тихо говорит Яна. – Сразу после обеда.
– Боже мой, как же так? Мы даже не попрощались… А мы ей расчёску принесли.
– И Олесю тоже выписали, – тихо говорит Яна.
Картинок над кроватками нет. Значит, забрали… На память. И драгоценные кнопочки. Милые девочки. Милая наша Женечка. Когда же мы теперь увидим тебя?
Мы стоим у пустой кровати, среди этих обшарпанных серых стен, и нам страшно грустно.
– Грустно без Женечки?
– Да, – тихо говорит Яна.
– Яна, а у Женечки есть мама? Она тебе что-нибудь рассказывала о ней?
– Рассказывала… Мама у неё умерла. А папа есть. И ещё две сестрички. А живёт она в загородном санатории.
– Значит, она не одна на свете… А её кто-нибудь навещал?
– Нет. Никто.
Мы вернулись в свой бокс. Сели на свои кровати – друг против друга – в полном оцепенении. За всё время Ксюша не проронила ни слова. Глаза у неё были потухшими. “Ксюнечка, не грусти, милая! Мы найдём Женечку! Обязательно найдём, слышишь?” – “И расчёсочку подарим!” – оживилась Ксюша. – “Обязательно подарим, Ксюнечка”.
Я пошла на пост медсестры, дежурила Света, история болезни Жени Нежинской ещё лежала здесь, на столе, и я выписала из неё Женечкин адрес: адрес её санатория.
– А зачем это вам? – спросила Света.
– Потом, когда дочку выпишут, поедем навестим Женю.
– А зачем это вам?
– Хотим с ней дружить.
– Дружить?… – изумилась Света.
– Ну, да.
– А… зачем это вам?
– Просто мы полюбили Женечку.
Почему-то она больше не задала мне свой любимый вопрос “А зачем это вам?” Она была так ошарашена моим ответом, что больше ни о чём меня не спросила.
– Вот, Ксюнёк, адрес. Всё в порядке. Мы найдём Женечку. Я тебе обещаю.
– Только мы
– Конечно, вместе!
Позавчера выписали Клавочку, и только сегодня за ней приехала пьяная в стельку мамаша. Вчера, наконец, забрали Юрочку-террориста, который уже три дня как был выписан, но мать не приходила за ним, и он страшно маялся.
И Миша, который чеснока объелся, уже дома. И рыженький Антоша…
А Серёжка всё носится по отделению, продолжая втихую поколачивать и пощипывать тех, кто не может ответить ему тем же, и регулярно наведывается в “сестринскую”. За ним закрепилась кличка “Доносчик”.
И хотя я запретила Серёжке приходить к нам, в нашу дверь он стучится бесчётно раз на дню: тихо, но настойчиво… Но даже когда он приходит за карандашом или листочком бумаги, он при этом смотрит на тумбочку – туда, где еда.
И я призналась себе, что эти вечно просящие, ищущие, требующие глаза страшно раздражают меня! Да, я не хочу, чтобы он приходил к нам.
А он стучит и стучит… И при этом – безумно вежливый: “Извините за беспокойство”. И – лёгкий полупоклон. Интересно, кто его научил этим манерам? И
Нет, мне не жалко для него печенья или яблока. Просто я не люблю его. Только его во всём отделении и не люблю. Да, раздражает. Раздражает так сильно, что это даже сильнее жалости.
Мы с Ксюней сидели за столом и делали тканевые аппликации. Оказывается, это так интересно!… Но на душе было невесело. На душе было пасмурно и неуютно. Я думала о Серёжке…
И вдруг – мне ОТКРЫЛОСЬ: я буду здесь, в больнице, в карантине, до тех пор, пока не полюблю этого темноглазого мальчишку… Да, это – урок. И пока я его не пройду, я буду здесь.
(Вернее, мы с Ксюшей будем здесь, потому что куда же мы друг от друга?)
Мне надо научиться его любить, этого вечно голодного “щипалу”. Потому что невозможно, после всего, что здесь было, выйти из этих стен с раздражением в сердце.
Но как от этого раздражения избавиться?…
Антон, сынок, помоги. Ты умеешь любить всех, стучащих в твои двери. Ты умеешь не закрывать ни перед кем своё сердце. Я корила тебя за неразборчивость в людях… За то, что ты балуешь их своей любовью. А теперь прошу тебя: НАУЧИ! Научи любить безусловной любовью. Любовью, которая не укоряет, не порицает, не судит и не возвышается…
Возможно ли этому научиться? Или это нисходит, как благодать, лишь на избранных?…
Кто-то мудрый сказал: если не любишь, то хотя бы веди себя так, как будто любишь. Поступай так, как если бы любил.
… И тогда я выбрала самое большое красное яблоко и пошла искать Серёжку…
Он сидел в своём обшарпанном боксе один и рисовал на клочке бумаге машину…
Когда я протянула ему это роскошное яблоко, он не обрадовался, а почему-то испугался. Испуг застыл на его скуластом лице, тёмном от смуглоты и грязи. “Это тебе, бери”. Но он всё не решался взять, ему чудился в этом какой-то подвох: он не просил, а ему вдруг дают! С чего бы это? И что потребуют взамен?… Я подумала: может, он всю жизнь только и делал, что выпрашивал? Может, он никогда
