– Не столько. Столько соков не было. И таких потрясающих раскрасок не было.
– А если дома всё это будет – захочешь домой?
– Тогда коне-е-ечно!…
Но я-то понимаю, почему Ксюнечке так хорошо в больнице. – Потому что мама здесь с ней навыкладку. Никуда не спешу. Никуда не убегаю от неё – ни к тазу с бельём, ни к плите, ни к компьютеру… Все дни со своей девочкой. Все дни вместе, рука об руку, локоть к локтю. Все дни, с утра до ночи, творим вместе нашу жизнь, нашу прекрасную действительность, наше настоящее. Удивительное настоящее.
Надо признаться, что этот месяц в больнице с Ксюнечкой – один из лучших месяцев в моей жизни. Ничего подобного в моей жизни ещё не было: чтобы целый месяц я не готовила еду, не стирала – а только общалась с ребёнком и думала о жизни…
Я хочу таких месяцев и в будущем! Но не раз в двадцать лет – а каждый год. И не обязательно в инфекционной больнице!
Сказать, что я выхожу из больницы хорошо отдохнувшая и полная сил, – не могу, потому что это было бы неправдой. Но я хотя бы пожила с Ксюнечкой один месяц ТАК, как мне всегда хотелось с ней жить, о чём я всегда с тоской мечтала (как о несбыточном). Вот, сбылось… В чумном карантине.
Думаю, что нас с Ксюней можно высадить на необитаемом острове: не соскучимся!
…Но, однако, пол-второго ночи! Когда же я буду спать?… Увы, днём Ксюня не даёт мне писать дневничок: ревнует она меня к нему, что ли? Впрочем, правильно делает! А то: когда бы мы жили?
А луна как светит в наше окошко!…
23 октября, воскресение, утро, солнышко!
34-й день в больнице, 16-й день карантина.
Вчера вечером к нам пробралась Анюта. Феерически! Они с Мишей всё классно продумали. Анюта ещё дома надела белый халат, который красноречиво выглядывал из-под полы пальто. А в руках у неё был футляр из-под фотоувеличителя УПА – такой коричневый чемоданчик, с похожими чемоданчиками ходят обычно медсёстры, которые берут анализ крови из пальца. Или тёти, делающие ЭКГ. “Вы куда?!” – спросили её грозные омоновцы на воротах. “Я по вызову во второе отделение”, – спокойно сказала Анюта чистейшую правду. И – прошла! И омоновцы не остановили её! Потрясающе! Это в то время, когда даже мам с вещами (чтобы забрать выписанного ребёнка) омоновцы доводят до отделения и ждут, пока мать соберёт ребёнка, – чтобы проводить их обратно. Но наша Анюта великая мастерица проходить сквозь запоры и препоны. Анечка, браво!
Полдень. Ксюня рисует новыми фломиками. Наша “музейная” палата залита солнцем… Звучит медитативная музыка. Я смотрю на наше Дерево и вдруг замечаю… что каждая веточка, каждый листик вибрируют в такт музыке! Каждый листик танцует медитативный танец. И мне кажется, что музыка зарождается в самом Дереве, что это оно, Дерево, излучает музыку! Что это такой музыкальный инструмент, живой трехствольный орган и тысячи крошечных литавр…
И я вдруг понимаю, как композиторы сочиняют музыку. Они её не сочиняют – они просто умеют
– Смотри, Ксюша, каждый листик танцует в такт музыке!
Ксюша всмотрелась и сказала: “Да… Очень здорово они танцуют”.
Смотрю на Дерево, вслушиваюсь в него и думаю: “Через такое Дерево можно прийти к Богу”.
23 октября, 23-30.
Пишу при свече, хотя можно было бы и при луне: так ярко она освещает палату!
Гуляли сегодня по солнышку… Сегодня – теплее, чем в предыдущие дни. Сидели, как вчера, на нашем ящике в палисаднике, среди кустов, подставив лица солнцу. Ах, какое оно ласковое в конце октября! Ходили обниматься с нашими берёзками. Увидели двух крошечных паучков, которые, обрадовавшись теплу, тут же вылезли из зимних убежищ и радостно устремились по берёзовому тёплому стволу вверх…
“Наверное, это два брата, – сказала Ксюша. – Наверное, они хотят доползти до самого неба…”
Помолчала, с нежностью и некоторой завистью глядя вслед паучкам, сказала: “Если бы я была паучком, я бы тоже добралась до самого неба!”
Спрашивает:
– Ты мою гусеничку не видела? Такая маленькая, зелёненькая… Ты её сразу узнаешь!
– Пока не видела. Гусеничка, наверное, спит.
– А давай весной придём сюда! Когда она проснётся и выползет. Я её сразу узнаю, свою гусеничку! Такая хоро-о-ошенькая!…
Обошли корпус. Посмотрели на наше окно. Пообнимались с нашим Деревом. Один ясень – прямой и более плотный, явно мужская стать в нём. А второй, разветвляясь на два ствола, тянется к первому ясеню и обнимает его. Это так нежно и красиво. Как любящие супруги. И представляют эти два ясеня единое существо, сливаясь в одно Дерево.
Да, Наше Дерево так и не пожелтело! Вымороженная листва лежит зелёным ковром под нашим окном и звенит!…
(Гавр, милый, неужели для того, чтобы оценить в полной мере, что для нас значит наша жизнь и наша любовь, мы должны быть разлучены чумным карантином?…)
И аллея наша кленовая не шуршит после заморозков – а звенит!… Мы бредём по ней под неумолчный звон листвы…
В соседней палате мама с сынишкой за одну только неделю измаялась: “Я скоро сойду здесь с ума! Здесь же нечем себя занять!” Теперь муж принёс им телевизор.
А нам с Ксюшей дня не хватает, чтобы переделать всё, что мы наметили, чтобы поиграть во всё, во что хочется, чтобы всё прочесть…
В начале нашего пребывания в отделении было семь мам с детишками. Все дни мамы кучковались в девчоночном туалете и дымили… Вынести Ксюнькин горшок для меня – испытание: за несколько минут наглотаешься до тошноты и пропитаешься насквозь дымом. Кошмар!
Сейчас, кроме меня, в отделении ещё две мамы, но дымовой занавес в туалете по-прежнему…
