чувством знала каждого из них. Четыре девчонки и два парня. Впрочем, парни только держали. Били девчонки — жестоко, в полную силу…
Она потеряла сознание, не от боли даже, а из-за панического страха задохнуться под пыльным одеялом. Утром ее, избитую, в синяках и кровоподтеках, нашел дежурный воспитатель, а днем директриса учинила старшеклассникам допрос с пристрастием.
Никто не сознался. Селена тоже молчала: ничего не видела, ничего не слышала, ничего не помню. Ей не поверили, но в покое оставили. Чтобы наказать хоть кого-то, наказали дежурного воспитателя, за недосмотр. Васильева ходила с видом победительницы. Прохор при встрече с Селеной старательно отводил взгляд. Данила Алексеев улыбался ей вежливо-сочувственной улыбкой. А она зализывала раны и прислушивалась к творящимся в душе переменам.
Прошло уже несколько дней, и Селена внезапно поняла, какой болезнью заболела. Поняла и испугалась. Ее болезнь обещала стать тяжелой и неизлечимой, она это чувствовала.
А потом начались перемены… Спустя неделю после учиненной над Селеной расправы первую красавицу Яну Васильеву сразил странный недуг: за одну ночь все ее тело обсыпало гноящимися, невыносимо зудящими язвами. Сначала решили, что это такая нетипичная форма ветрянки, за последний месяц уже добрая половина детдомовской малышни успела переболеть этой заразой. Васильеву с ног до головы перемазали зеленкой и отправили в изолятор. Время шло, а ветрянка не проходила. Не помогали ни зеленка, ни подключенные к лечению противовирусные препараты. Васильеву спешным порядком переправили в инфекционную больницу. Там спустя еще неделю обследований было решено, что причина странной болезни не в инфекции, а в аллергии. Противовирусные препараты заменили сначала на противоаллергические, а вскоре и на гормональные. Безрезультатно. Врачи беспомощно разводили руками. Пациентка билась в истерике и требовала, чтобы позвали Селену Савицкую.
Ехать в больницу к Васильевой не хотелось. Ну что она будет там делать?! Чем поможет этой глупой курице? И вообще, если на то пошло, почему она должна помогать своему врагу? С какой стати?
— Селена, ты должна, это твой товарищеский долг! — Директриса Эмма Яковлевна была непреклонна.
— Нет у меня никаких долгов! Тем более перед этой…
— Селена!
— Что?!
— Васильевой очень плохо. Врачи переживают за ее психическое здоровье.
— Нашла проблему! Какие-то прыщи! — Селена презрительно фыркнула. — Устроила истерику из-за ветрянки!
— Это не ветрянка. Это что-то другое. — Эмма Яковлевна устало потерла глаза.
— Да? А я тут при чем?! Пусть с ней врачи разбираются!
— Она хочет видеть именно тебя.
— Прекрасно! Она хочет меня видеть, а кто-нибудь спросил, хочу ли я ее видеть?!
— Все, Савицкая, я тебя поняла. — Эмма Яковлевна резко встала из-за стола, отошла к окну. — Можешь быть свободна, ты никуда не едешь.
Она мучилась полдня, а потом решилась. Если все считают, что от нее что-то зависит, так и быть.
Палата была одноместной. Синие стены, коричневый пол, забранное решеткой окошко, пылинки в солнечных лучах и удушливый запах гниющей плоти.
Васильева сидела на больничной койке, натянув на голову одеяло. Холмик старой ветоши, а не первая красавица.
— Привет. — Селена остановилась у окна, не решаясь подойти ближе.
— Ты пришла! — послышался из-под одеяла придушенный, совершенно незнакомый голос. — Спасибо!
— Ну, пришла…
— Помоги мне! — Холм из одеяла зашевелился, в недрах его, кажется, мелькнуло что-то белое, наверное, лицо. — Я знаю, ты можешь! Только ты и можешь.
— Я?! Как я тебе помогу? — Подоконник больно впился в поясницу, но отклеиться от него, отойти на пару шагов не было сил. Пара шагов от подоконника означала пару шагов к этому… существу.
— Помнишь, в походе ты говорила про мою кожу? Ты говорила, что она гладкая и бархатистая.
— Ну говорила. И что? Я пошутила…
— Пошутила? Ты пошутила?! Посмотри на меня!
Одеяло упало на пол, и Селена зажала рот рукой, чтобы не закричать. Лицо Яны Васильевой, первой красавицы класса, превратилось в страшную, сочащуюся гноем маску.
— Видишь, на кого я похожа?! Гладкая и бархатистая! — Она рассмеялась истеричным, полусумасшедшим смехом. — Гладкая и бархатистая, да?!
— Ты думаешь, это из-за меня? — шепотом спросила Селена.
Васильева перестала смеяться, медленно, по-старушечьи, сползла с кровати, тихо всхлипнула.
— Да, это ты. Ты меня прокляла.
— Я тебя не проклинала! Глупости какие!
— Ты сказала «чистая и бархатистая».
— Ну и что? Я просто хотела тебя напугать. Я не думала…
— Что это сработает и я превращусь в уродину?! — Яна вдруг рухнула на колени, схватила Селену за подол юбки, зашептала жалобно и требовательно одновременно: — Помоги мне… ну пожалуйста!
— Как?!
— Я не знаю. Это ты должна знать как! Это же твое… колдовство. Помоги мне, помоги мне, помоги… — Яна теребила подол ее юбки и тихо поскуливала.
Колдовство, проклятье… Бред какой-то! Не желала она этой дуре ничего такого. Ну, может быть, парочку прыщей… Это не колдовство. Это какая-то неизвестная науке болезнь. При чем тут она?
Яна перестала скулить, скрючилась на полу у ее ног. Надо что-то делать, нельзя же так… Селена: присела на корточки, погладила Васильеву по спутанным волосам, сказала:
— Я тебя прощаю и забираю свое проклятье обратно.
— Эти язвы… они пройдут? — Яна подняла голову, с надеждой заглянула ей в глаза.
— Пройдут, и от них не останется никаких следов.
— Ты не обманешь?
— Я обещаю.
Что она могла обещать?! Она сама не верила в происходящее, но Васильева-то верила…
— Спасибо. — Яна всхлипнула, подобрала одеяло, снова укрылась им с головой.
— Не надо сидеть на полу, ложись. — Селена помогла ей подняться, довела до кровати.
— Спать хочу. — Голос Яны сделался слабым, точно и в самом деле сонным.
— Спи. Это хорошо.
— Это что-то значит?
— Да, это значит, что проклятье на тебя больше не действует.
— Селена, прости меня.
— Я тебя уже простила.
— Темная… это моих рук дело.
— Я в курсе.
— Мне жаль.
— Все в порядке.
— Простишь?
— Прощу.
— Спать хочу.
— Спи.
Через неделю Яну Васильеву выписали из больницы. От ее странной болезни не осталось и следа. Оказывается, самовнушение способно творить чудеса.
