Элеоноры они выглядели более чем уместно. Она взяла конфету, аккуратно развернула золотистую обертку, обвела зал испуганным взглядом, точно находилась здесь на птичьих правах, а не на совершенно законных основаниях. А вдруг так оно и есть? Что она вообще знает о сидящей напротив женщине, как может ей доверять? Элеонора, словно почувствовав ее взгляд, ободряюще улыбнулась и снова стала молодой- молодой. А может, она и в самом деле была молодой, а это странное ощущение застывшего возраста из-за седых волос?
Конфета была очень вкусной: сладость молочного шоколада, горечь миндаля. На мгновение Селена забыла, что она уже взрослая шестнадцатилетняя девушка, что ей не пристало, как маленькой, радоваться сладостям. Она даже забыла, какой разговор ее ждет…
— Я тоже люблю шоколад, — напомнила о себе Элеонора.
Селена поперхнулась, торопливо запила миндальную горечь обжигающе горячим чаем. Что это с ней?! Купилась на какие-то дурацкие конфеты! Перед ней сидит женщина, называющая себя ее тетей, собирающаяся рассказать ей о маме…
— Почему она меня бросила? — Слова сами сорвались с губ. У них тоже был горький вкус.
Очень долго Элеонора не реагировала на вопрос: молча курила и пила кофе.
— Думаю, ты имеешь право знать, — сказала она наконец и загасила сигарету. — Твоя мама была хорошей девочкой, очень доброй, очень чуткой. Ей исполнилось семнадцать, когда это случилось.
— Что случилось?
— Ты ходишь по ночам? — неожиданно спросила Элеонора и уставилась на девушку своими невидящими глазами.
Селена побледнела, мотнула головой, словно Элеонора могла видеть этот отчаянный жест.
— Сейчас уже нет. В детстве ходила.
— И твоя мама ходила. Я звала ее лунной девочкой. — Слепая грустно улыбнулась. — Эта ее особенность никому не доставляла хлопот. Мы жили на первом этаже, на окнах стояли решетки, так что случайно покалечиться во сне она не могла.
— Как ее звали?
— Вита. Твою маму звали Вита. — Элеонора помолчала, а когда заговорила, голос ее упал до едва различимого шепота: — В том, что случилось, была и моя вина. Я забыла запереть на ночь дверь, и Вита ушла. Ее нашли утром на пустыре недалеко от нашего дома. Она была вся в крови, в разорванной ночной сорочке. — Элеонора прикрыла глаза, точно собираясь с мыслями. — Ее изнасиловали. Мы писали заявление в милицию, но тех подонков так и не нашли. Люди во всем обвиняли Виту, говорили, что она сама спровоцировала преступников. Твоя мама была открытой, светлой девочкой, но после того, что с ней произошло, она изменилась: бросила институт, перестала общаться с друзьями, не принимала помощь даже от меня, родной сестры, целыми днями сидела, запершись, в своей комнате. Когда я узнала, что Вита беременна, было уже поздно. Прости, девочка, но она ненавидела тебя с того самого момента, когда узнала о своей беременности.
Селена вцепилась в край крахмальной скатерти, вкус шоколада исчез, во рту осталась только горечь. Это страшно — вот так, одним махом, потерять и прошлое, и будущее, и веру в людей. Неспроста, выходит, она такая уродина… Наказание за чужие грехи…
— Я знаю, это трудно, но попробуй понять свою мать. — Руку девушки накрыла прохладная ладонь Элеоноры.
— Она мне не мать, — отчеканила Селена.
— Она не могла думать о тебе как о своем ребенке. Она думала о тебе как о ребенке одного из тех подонков.
— А я виновата, да?! В том, что мой отец один из тех подонков? Как можно ненавидеть маленького ребенка за грехи, совершенные кем-то другим?! — Селена выдернула свою руку, с яростью посмотрела в угольно-черные глаза.
— Ты еще слишком молода, — Элеонора грустно улыбнулась. — Тебе еще многое предстоит узнать.
— Не хочу я больше ничего знать! — Она порывисто встала. — Все, я ухожу…
— Твоя мать покончила с собой, бросилась с моста в реку, — сказала Элеонора, глядя в пространство перед собой. — Она загубила свою бессмертную душу. Мне кажется, это достаточное наказание. Сядь, девочка, мы еще не договорили.
Селена послушно опустилась на стул. Было во взгляде Элеоноры что-то такое… гипнотическое.
— Зачем вы ко мне приехали? — спросила она.
— Я хочу забрать тебя из детдома.
— Зачем?
— Ты моя племянница, моя родная кровь.
— Во мне еще есть кровь того ублюдка.
— Очень мало.
— Но она есть!
— Это ничего не значит.
— Для кого?
— Для меня.
— А для меня значит. Мне теперь нужно будет с этим жить.
— Ты научишься.
— Да уж, никуда не денусь.
— Я оформлю опекунство, если ты не будешь возражать.
— А почему вы не сделали этого раньше? Почему вспомнили обо мне только сейчас? — Вот она и задала второй мучавший ее вопрос. Осталось дождаться ответа…
— Я считала, что тебя тоже нет в живых. На мосту нашли детское одеяльце. Все решили, что Вита забрала тебя с собой. — Элеонора закурила новую сигарету.
— Нет, она не забрала меня с собой. Она бросила меня на скамейке в парке умирать от голода и холода.
— Но ты же не умерла.
— Только чудом.
— Чудеса в нашей жизни не случайны.
— Это было первое и последнее чудо в моей жизни. — Селена невесело усмехнулась.
— Как знать? Возможно, у тебя еще все впереди, — задумчиво сказала Элеонора.
— А когда вы узнали, что я жива?
— Пять лет назад.
— И что помешало вам забрать меня сразу?
— Вот это. — Собеседница провела ладонью по своим невидящим глазам. — Я попала в аварию. На то, чтобы восстановиться, ушло много времени. На то, чтобы собрать все необходимые для оформления опекунства документы, времени понадобилось еще больше. Никто не хотел отдавать сироту под опеку инвалида.
— А сейчас?
— Сейчас все формальности улажены. Дело за тобой. — Элеонора подалась вперед. — Ты согласна жить со мной?
Селена задумалась. Случись все это пять лет назад, она бы не раздумывала ни секунды, а сейчас… Сейчас в ее жизни появился Данила, ее невидимая постороннему глазу неизлечимая болезнь. Сейчас уйти из детдома означало расстаться с ним навсегда. Нет, «расстаться навсегда» слишком громко сказано. Они ведь никогда не встречались. Ей придется расстаться не с человеком, а с мечтой о нем. И как она будет жить?..
— Тебя что-то держит? — спросила Элеонора, нахмурившись.
Селена неожиданно для себя покраснела.
— Не что-то, а кто-то.
Элеонора понимающе улыбнулась.
— Он красивый?
