сверху кровать.
11. Кошмары
Меня преследовали ужасные кошмары. Мне снилось, что я иду по узкой стамбульской улочке, по одной из тех, что выходят к железнодорожным путям.
Был поздний вечер, небо было черным, фонари не горели. Но все пространство пронизывал, будто туман, слабый, рассеянный сумеречный свет — свет загробного мира, где нет ни дня, ни ночи.
Свесившись из окон, за моими движениями безмолвно следили люди.
Вдруг я услышал шаги. Они были очень похожи на стук колес бегущего по рельсам поезда. Их звук разросся до невыносимого гула. Передо мной оказались мои родители. Я заметил, что они не отбрасывают тени.
— Мальчик, это ты? — прошептала мама. — Я не могу подать тебе руки, как видишь.
— Почему вы так торопитесь?
Отец указал на один из нарисованных им портретов у себя под мышкой.
— Что это?
— Портрет твоего прадеда.
— Почему он у тебя с собой?
Он нагнулся ко мне, хотя был меньше ростом, чем я, поднял руки к моему лицу, чтобы я мог видеть его жесты и сказал:
— Это… слишком опасно.
Он передал рисунок матери и с помощью складного ножа приподнял крышку колодца. В колодце была железная лестница, по которой он начал спускаться. Мать последовала за ним.
Этот фрагмент я позаимствовал из новеллы «В тумане царства теней» Виллема Фредерика Херманса. Это военный дневник, в котором Хермане от имени студента Карела Р. описывает мысли и переживания жителя оккупированного Амстердама.
Когда я читал это произведение, я переписал этот пассаж в свою тетрадь.
Потому что однажды мне приснился такой же кошмар.
В Стамбуле меня преследовали страшные сны. Я бросил на произвол судьбы жену и дочь, больше не мог вернуться на родину, и мне некуда было податься. Тот, кто хотел вместе со своими товарищами принести свободу своему народу, стал скитальцем.
Бродя по стамбульским улочкам, я избегал той, где находилось посольство. Я стал одним из бесчисленных беженцев и положился на волю судьбы.
Найти крышу над головой было не просто. Турки думали, что все иранские беженцы были богачами, что у них у всех в Иране по нефтяной скважине. Поэтому когда кто-то из моих соотечественников снимал жилье, цена была в три раза выше, чем обычно. На каждом углу дежурили полицейские, поджидая добычу. Завидев их, все разбегались по переулкам. Если полицейские подозревали, что у кого-то из беженцев есть деньги, то его задерживали.
«Паспорт!» — был их первый вопрос, потому что они знали, что почти все беженцы находятся в Турции нелегально. Если документы оказывались в порядке, они выясняли, где ты живешь, и, заполучив адрес, больше не давали тебе проходу. Они могли прийти и посреди ночи требовать денег. Если ты не платил, они сразу забирали тебя в участок. Нужно было всегда иметь наготове десятидолларовую купюру, иначе они обыскивали твои вещи до тех пор, пока не находили деньги.
Все свои сбережения я хранил в воротнике куртки и постоянно опасался, что однажды полицейские их все-таки обнаружат.
Чтобы не сойти с ума, я часами бродил по городу. Я всегда сдерживал слезы. Но в один прекрасный день, выйдя на берег Босфора и увидев проплывающий мимо большой грузовой корабль, я разрыдался.
Однажды я увидел сотни моих соотечественников перед главным полицейским участком. Это было странное зрелище, потому что обычно все старались держаться подальше от этого места. Беженцы подали много жалоб в ООН на турецкую полицию. И вот делегация ООН прибыла в участок, чтобы указать полицейским на их неподобающее поведение.
Я поискал в толпе знакомые лица, но никого не приметил. Один юноша прокричал что-то в сторону полицейского участка. Он был сломлен и зол — это было видно по его поведению и по поднятому вверх сжатому кулаку. Другие тоже выкрикивали проклятия. Меня поразило, что мои земляки массово начали скандировать по-турецки:
«Turk polisi fasist!»
«Yardim! Yardim! Yardim! Помощь! Помощь! Помощь!»
Полицейские, почувствовав опасность, начали бить людей дубинками, арестовывать всех, кто им попадался, людей тащили по земле в полицейский участок.
Тот юноша, который первым начал кричать, достал бутылку из внутреннего кармана и вылил ее содержимое себе на голову и одежду. Я не догадался, что это был бензин. Достав из кармана зажигалку, он поджег себя. Когда я осознал, что он сделал, было уже слишком поздно, языки пламени пробирались по его телу вверх. Я бросил рюкзак на землю, стащил с себя куртку и кинулся к нему. От боли его, словно марионетку, бросало из стороны в сторону, из-за чего у меня не получалось его схватить. Все были шокированы, и полицейские тоже. Одному моему земляку все же удалось прыгнуть на него и повалить на землю. Я набросил на голову юноши свою куртку, чтобы потушить пламя. Женщины вопили, мужчины начали еще громче скандировать лозунги, представители ООН выбежали наружу. Эмоции накалялись.
Прибыли «скорая помощь» с включенной сиреной и группа конных вооруженных полицейских. Последние въехали в толпу демонстрантов, которые начали разбегаться, чтобы не попасть в руки полиции. Я подобрал с земли куртку, бросился в длинный переулок и побежал. Свернув в конце направо, я ударился лбом обо что-то твердое и упал на землю.
Я не знаю, как долго там пролежал, но мне кто-то помог подняться, и я увидел, что это был иранец.
— Что с тобой случилось? — спросил он.
Я не мог вспомнить.
— Твое лицо и руки обожжены, и одежда тоже обгорела.
Я еще не был в состоянии говорить.
— У тебя здесь есть семья? Жена? Дети?
Мне жгло глаза, а по щекам текли слезы. Его вопрос тронул меня за живое и заставил прийти в себя. Ком в горле мешал ответить.
— Где ты ночуешь? — спросил он.
Я спал в дешевом общежитии за пределами города, где нельзя было появляться раньше десяти вечера и оставаться после шести утра. Ночи я проводил в одном помещении с турецкими сезонными рабочими. Спал я на полу и платил за это по три доллара за ночь.
Мужчина отвел меня в кафе, где я поведал ему часть своей истории.
Он был хирургом по образованию и когда-то служил в армии. Он намекнул, что был активным участником того же подпольного движения, что и я.
— Ты выглядишь нездоровым, — сказал он обеспокоенно. — Пойдем со мной. Там тебе будет лучше.
— Где ты живешь? — спросил я.
— Одна пожилая пара сдала мне дом, им он слишком дорого обходится. Они — иранские армяне, собираются уехать в Америку, но их документы еще не готовы. В этом доме, помимо меня, живут еще трое. Нелегально. Мы можем заходить только после того, как стемнеет. Утром, если нет никаких дел, мы можем оставаться внутри. Они милые люди. Женщина готовит. Мы платим по семь долларов с человека в день и
