В то время Тегеран бурлил от новостей. Мне поручили написать статью для нашей газеты, и я искал подходящий сюжет.
У американского посольства постоянно проходили митинги. В тот день народу собралось больше, чем обычно. Ежедневно там можно было увидеть флаги и транспаранты, что само по себе не являлось интересным новостным поводом.
Я увидел группу студентов на противоположной стороне улицы. С ними был молодой имам в черной чалме. Где же я его видел раньше? Я не знал, что они задумали, но странная тишина, окружавшая этих людей, молодой имам и непривычно безропотное повиновение ему студентов заинтриговали меня. Они остановились на тротуаре напротив посольства. Казалось, будто они смотрят на митингующих или любуются высокими воротами, железной оградой и большим американским флагом.
Ворота посольства были закрыты, а вокруг здания патрулировали вооруженные бойцы из Корпуса Стражей Исламской революции.
Этот молодой имам! Я несколько раз видел его по телевизору рядом с аятоллой Хомейни.
Имам прокричал: «Аллаху акбар! Аллаху акбар!» — и кинулся на большие ворота посольства. Студенты последовали за ним. Группа перелезла через металлическую решетку и спрыгнула в сад.
Я почуял запах новостей и тоже перелез через решетку.
Под крики «Аллаху акбар! Аллаху акбар!» имам побежал к большому зданию, стоявшему посередине сада. Американцы не рассчитывали на такую молниеносную акцию. Группа протаранила дверь здания и ворвалась внутрь. Американцы искали спасения на верхних этажах, за ними по пятам гнались имам со студентами. Американцы вбежали в зал для собраний и закрыли дверь изнутри. С помощью длинного стола студенты высадили дверь зала. Имам вытащил пистолет и прокричал по-английски: «Все на землю, руки на затылок».
Женщины вопили, но, так же как и мужчины, легли на пол и сделали то, что им приказали.
Я вдруг осознал, что присутствую в историческом месте и являюсь свидетелем исторического момента. Эта акция могла положить начало войне и повлечь серьезные последствия для многих людей.
Я понял, что, находясь там, поставил под угрозу собственную жизнь. Имам без колебания пристрелил бы меня, увидев меня за дверью.
Я еще мог незаметно выбраться оттуда и уйти, но как журналист не мог себе этого позволить.
Спустя некоторое время все американцы с завязанными глазами и со связанными за спиной руками были выведены из зала.
Имам шел впереди. Каждый студент вел заложника, чтобы тот не упал с лестницы.
Вдруг имам посмотрел на меня.
— Кто ты? — крикнул он.
Я попытался убежать, но три студента побежали за мной, и я, оступившись у двери, упал. Меня пнули в живот и подняли за волосы. Имам несколько раз дал мне кулаком в лицо и, схватив за шиворот, потащил к воротам посольства. Неожиданно он ударил меня пистолетом по затылку и толкнул к Стражам Исламской революции.
Из-за сильного удара у меня потемнело в глазах и подкосились ноги, а моя книга, которая была заткнута у меня за поясом, выпала на землю.
— Он один из левых сволочей, арестуйте его! — крикнул имам.
У меня не было шанса что-либо сказать, солдаты били меня, куда попало. Я думал, что мне пришел конец, пока одна девушка не растолкала бойцов. Она встала между ними и мной и прокричала:
— Хватит, вы его убьете! Смотрите! Они выходят. Американцев длинной вереницей выводили на улицу, где их уже ждали несколько военных джипов.
Моя книга все еще лежала на земле. Некоторые американцы с завязанными глазами наступали на нее, другие проходили мимо.
— Ты со мной? — спросила девушка, помогая мне встать. Мы незаметно смешались с толпой.
Тысячи людей, собравшихся перед посольством, скандировали: «Аллаху акбар! Аллаху акбар!»
Американцев увезли.
Имам исчез.
Студенты тоже.
Моя книга тоже исчезла.
Но девушка осталась. Она была красавицей и жила в Тегеране.
Женщина, с которой я живу на канале Лаурирграхт в доме 37, — это та самая девушка, спасшая меня у посольства. У нас есть дочь, она изучает нидерландскую литературу в Амстердаме.
8. Война
В моей душе нет места для ненависти и вражды. Единственное чувство, которое я не способен побороть, — это зависть. Я желаю каждому большой дом, дорогую машину, полные карманы денег и золота. Но я умираю от зависти, когда, например, читаю стихотворение «Скорбь» Геррита Ахтерберга:
Антология его стихов «Проезжая последний город» лежит в ящике под моим прилавком. Его стихотворения недлинные, я могу читать их между делом у себя в магазине.
Хотя я не питаю ненависти, но есть глубоко укоренившиеся чувства, которые присутствуют сызмальства и обусловлены родным языком, литературой и обычаями.
У нас, персов, испокон веков были проблемы с арабами. Мне стыдно об этом писать, но это исторический факт. Лично мне нравится арабский язык, арабская литература, арабские женщины и свежие арабские финики. Я даже знаю наизусть многие суры Корана. Но с тех пор как магометане четырнадцать веков назад вторглись на территорию Персидской империи, сожгли наши дворцы, бросили наши сочинения в реки, объявили вне закона наш язык, упразднили дарованную нам Заратустрой религию и уничтожили наши древние храмы огня, чтобы заменить их на мечети, персы испытывают ненависть к арабам.
Здесь, в Амстердаме, среди моих постоянных клиентов есть три арабки — сунитки родом из Ирака. Они носят хиджаб, это красивые женщины с красивыми, большими, карими глазами. Каждая из них — будто новое воплощение Шахерезады из «Тысячи и одной ночи».
Я понимаю арабский язык и немного на нем говорю. Когда они входят, я встаю со стула и приветствую их по-арабски: «Ahlan wa sahlan marhaba!» Тогда они мне улыбаются, хотя обычно не дарят улыбок посторонним мужчинам, но они знают, что в моем магазине они желанные гости и могут не опасаться приставаний. Для них я взвешиваю лучший, свежайший кофе.
У себя на родине они были неграмотными. Здесь, в Амстердаме, они ходят на языковые курсы. По большому счету, это районный культурный центр, где добровольцы обучают иммигранток нидерландскому языку и арифметике.
Они не ходят в кафе или в кино. И даже в библиотеку, потому что еще недостаточно хорошо владеют нидерландским языком. По-моему, мой магазин — это единственное публичное место, куда они заходят,
