собиралась.
– Они пока в полный нырок не уходили, не вышло у них. Но рассчитывают, как мне прислали пояснения к техзаданию на бакены, часов на пять суммарной работы, не меньше.
– Да это же прорыв, не иначе! – снова возопил Шустерман, сворачивая за угол коридора.
– Здравствуйте, – сказал Пачат, или Петр Ахромеевич. И чуть заметно потянул Ромку за рукав его лучшей форменной – для конференции – куртки.
Делать нечего. Роман остановился, повернулся, посмотрел индусу в глаза. Тот смеялся, только так незаметно, что по-прежнему было непонятно – над собой, над Романом, над обоими или вообще – над миром в целом. Ромка сложил руки под подбородком ладошками вместе, чуть поклонился.
– Намасте, Пачат… Ахромеевич.
– Намасте, господин Вересаев. Давно и с любопытством слежу за вашим творчеством.
– Даже так? Это пока что слабое творчество, малопродуктивное.
– А по-моему, вы добились огромного успеха. И, как я посмотрю, планируете двигаться дальше. – Слова он выговаривал даже не с акцентом, а как-то иначе… Может быть, старомодно, в прежней, когда-то бывшей в употреблении, а ныне напрочь забытой манере. – Кстати, можете называть меня гуру Пачат, знаете ли, у меня когда-то была докторская степень по нейрофизиологии, но сейчас мне привычнее быть просто гуру Пачатом. Кстати, все не решаюсь спросить у кого-нибудь, это мое имя – оно на русском склоняется?
– Значит, вы решили спросить меня о том, о чем никого больше спросить не решились? – Ромка усмехнулся. – Вы думаете, я поверю?
– Жаль, что вы так настроены, мастер Вересаев. Я никогда не лгу, а на необходимые маневры… даже словесные, выхожу тоньше. – Он подумал, посмотрел под ноги и заговорил уже прозаическим, а не светским тоном: – Вы планируете дальнейшее развитие исследований с машинной парадигмой, так сказать, изысканий?
– Разве может быть иначе? – отозвался Ромка.
– В том-то и дело, что может, и даже давно происходит, – вздохнул гуру Пачат. Он помедлил, на мгновение показалось, что он давно и, пожалуй, безуспешно, размышлял, что и как ему следует говорить Ромке, в общем, возникало стойкое ощущение, что он серьезно готовился к этому разговору. Наконец, Пачат решился: – В моей стране, в моей религии и с теми мыслями, которые тщательнейшим образом выбирались и оттачивались тысячелетиями… Даже не от Будды Сакьямуни идет отсчет этим техникам, а еще ранее, куда дольше, чем вы можете представить. Да, так вот… Я не знаю, как сказать, чтобы вы услышали. Но вот что я вам советую. – Он теперь словно бы и вовсе на Ромку не смотрел, взгляд его был устремлен куда-то еще, возможно, в себя самого. Или в неведомые глубины тех тысячелетий, о которых с такой легкостью рассуждали буддисты. – Примите к сведенью, мастер, вас лишь пустили посмотреть, что там происходит. Но чтобы что-то там делать, как вы хотите, и тем более исследовать – нужно еще показать себя.
– Как показать, не понимаю?
– Лучше с молитвой, – теперь гуру наблюдал за Романом и откровенно улыбался.
– Так что же, нам православного батюшку туда тащить? – буркнул Роман, неожиданно разозлившись и на себя за эту попытку поддеть гуру Пачата, и на весь этот ненужный разговор вообще.
– Зачем же тащить? Сам придет, когда будет нужен, когда настанет время. Ваша церковь, к которой я питаю самые теплые чувства, тоже за вами следит, не может иначе. И пожалуй, куда плотнее… чем у нас, в буддийских… кругах. – Он опять улыбался. – Похоже, они вообще ваше открытие полагают совершенно православным. И в этом, пожалуй, неправы, это – общедуховное завоевание, если так можно выразиться. Но в конце концов все будет правильно.
– Что мы конкрентно должны сделать, батюш… гуру Пачат?
– Хорошо бы для вас и для тех, кого вы туда отправляете, включить как-либо, пусть и методами машинного обучения, нейропрограммирования, я имею в виду, такие показатели, как доброта и терпимость, честность и отзывчивость… Вы это сейчас понимаете, мастер Вересаев, как некие обычные, бытовые качества. Но попробуйте принять и применить их в высоком смысле. – Гуру откровенно пребывал в затруднении. – Примите это как совершенные и необходимые ценности для всех, кто туда отправится.
– Не понимаю.
– Вы не торопитесь, просто подумайте. И тогда, возможно, увидите, как сделать эти… инструменты полезными для вас, как их задействовать и использовать. Для вас, для экипажей, для общего направления исследований.
Ромка подумал. Потом еще подумал. В общем-то, все было ясно, но он, кажется, начинал догадываться, что за этой простотой лежал, как за горной грядой, едва ли не целый океан сложностей. И тогда он решился:
– Батюшка, – он решил не слишком церемониться, тем более что разговор завел сам гуру Пачат, – хотелось бы поговорить об этом подробнее, не на ходу.
– Не на ходу – как здорово звучит, я отвык от русского, оказывается… Смешная идиома, но точная. Знаете, мастер, я скоро уеду, да и вы тоже, как мне кажется, как-то отвлечетесь от здешней, слишком удобной и комфортной жизни. Вы не расстраивайтесь, вы поймете мои слова, по-настоящему поймете, когда придет время. Главное, не забывайте их. А поговорить подробнее… Это уж как получится.
Гуру Пачат вдруг стал Ромке интересен, еще не слишком, но все же… И он почему-то догадался, что интерес этот, может быть, пока скрытый, неявный, будет со временем нарастать.
– Ну все, догоняйте ваших товарищей, – гуру Ахромеевич похлопал Романа по руке, повернулся и пошел себе в своей яркой до чрезмерности тоге.
– Гуру Пачат… Ахромеевич, – окликнул его Ромка, пока гуру не ушел еще слишком далеко, – вы у нас в школе уже месяца три, да? Вы заранее знали, что мы… Ну, что мы пробьемся в Чистилище, или как вы это называете в ваших терминах?
– Вы ответили на вопрос, – гуру остановился, повернулся вполоборота и теперь смотрел на Ромку, словно пастух, оценивающий овчарку, которая должна помогать ему пасти его отару, – жестковато, цепко, изучающе, и черт-те знает как еще. – Я знал, примерно месяца за три до того, как это у вас случилось. Это неинтересно, мастер Вересаев. Вы думайте о том, что я вам сказал. Еще помните, то, что вы делаете, – он легко качнулся в ту сторону, где находился конференц-зал, где собралась вся публика, что понаехала к ним в школу в поисках сенсаций, сведений или хотя бы интересненьких разговоров, – в отличие от той публики, я считаю – очень важным. Очень. Может быть, самым важным, что происходит сейчас в светском мире.
Ромка дошел до лаборатории, обдумывая этот нелепый, сложный, какой-то неопределенно многомерный и едва ли не тоскливый разговор. Что-то он недоспросил, что-то недосказал сам. Или – он-то как раз досказал, но был попросту не готов все понять, как следовало бы. В общем, гм… оказался совсем не на высоте, как любил когда-то говорить отец. Определенно, плохо и неудачно с его стороны все получилось.
А дальше он стал думать о том, что придется искать продолжение Чистилища. Ведь забраться туда и просто драться с этими монстрами, которые могут обращать людей в себя, в чудовищ, – не является настоящей целью. Цель их экспериментов и вообще всего, что они тут делают, лежит где-то еще. Вот только при чем здесь гуру Пачат? Это оставалось загадкой. И он был вовсе не уверен, что сумеет ее самостоятельно разрешить.
3
Ромка стоял на застекленном балкончике поста управления, в своей лаборатории, и смотрел вниз. Там техники заводили уже последние крепления на бакен, который несколько дней назад прислали из Штатов, на новую, чрезвычайно навороченную машину. Что-то изменилось в отношении начальства к ним после памятной для всех конференции, пошли деньги, пошла техника. Когда-то они радовались, что военные помогли своей производственной базой, номерными заводами довольно быстро сделать новый, четырехлепестковый антиграв, а ведь сделали – практически кустарно, на коленке… И как же они радовались!
Теперь все происходило иначе, теперь мелочам никто не радовался, воспринимали как должное. И машину сделали мощную, с оружием и даже с полной герметизацией, чтобы не было у ребят там, в Чистилище, неприятностей с дыханием, и с камерами внешнего наблюдения по разным спектрам, даже с передачей сигнала для тех, кто оставался на башне контроля, и с кучей самых разных датчиков, в которых
