<Особенное> только под неопределенное понятие и возможно подвести; в процессе определения предикат неизбежно изменяется, становится (!) неопределенным. Я невольно определяю не только особенное через всеобщее, но и всеобщее через особенное…
Однако не будем забираться в логические тонкости. Хотя все же отметим еще один момент, раскрывающий взрывную силу <Критики способности суждения> в цельной системе кантовских <Критик…>.
Если продумать все логические последствия <подведения> особенного (предмета суждения) под рассудочное понятие, то окажется, что это — рассудочное понятие — еще надо сделать неопределенным, надо разрушит его рассудочный статут. Но как только такая работа — стихийно, в процесс суждения — начинает совершаться, как только рассудочные понятия начинают — одно за другим — переводиться в статут неопределенного, будущего, только открываемого понятия (здесь изменяется и характер связей между рассудочными понятиями, т. е. сама форма логического движения в сфере рассудка), сразу же, одновременно, начинает осуществляться и другой процесс — раскрывается и делается возможным обращение этих рассудочных (или уже не рассудочных?) понятий на мир <вещей в себе>. Мне теперь и не надо понимать, какой он есть, этот мир, но только каким он становится, мне теперь необходимо понимать его как возможный. В точке суждения трансформируется вся впрок построенная логика, в этой точке рассудок и теоретический разум, теоретический разум и разум практически вступают в реальное, действенное сопряжение, в настоящую творческую работу. Смысл этой работы ясен. Размышляющий человек (размышляющий над какой?то творческой проблемой) не просто <применяет> свои спосоности, он перестает быть медиумом неких уже наличных, мистически <субъектов> (его собственных сил, отчужденных от него и приобретающий самостоятельную силу) — Разума теоретического и Разума практического.
Он — человек — изменяет эти способности, трансформирует их, движется сфере неопределенных (еще только определяемых) понятий.
Следует только помнить, что под 'способностями' здесь — вместе Кантом — предполагаются не физиологические и не психологические возможности человека, но социокультурные его определения (культура мышления и деятельности).
Эти определения и составляют <априорную> основу мышления.
В точке суждения априорные принципы переформулируются заново (прошлое преобразуется) и становятся <априорными> уже совсем в другом, необычном смысле — они доопытны лишь потому, что они — впереди, он только формируются, они неопределенны. И именно в своей неопределенности, в своей потенции формообразования, в потенции образования понятий, они, эти способности, и определяют движение мысли… Прошла логическая (не только логическая) культура априорна в процессе творчества (в синтетических суждениях) потому, что она — в будущем, она — в логическом плане — предпонятие. Но — одновременно — это наличная культура мышления, и вся сила ее предпонятийного логического статута в том, что другим определением этого <предпонятия> оказывается жесткое, определенное, точное, рассудочное понятие, которое — при всей своей жесткости — становится в процессе творчества предметом определения, становится неопределенным.
Вот какие серьезные логические проблемы нащупываются в сфер <Критики способности суждения>.
Но теперь вернемся в нашу проблему, проблему этой статьи, — в сопряжение кантовской <Критики…> и культуры Века Просвещения, культур <просвещенного вкуса>. (Я все же предполагаю, что и читателя этой стать необходимо было поставить в ситуацию героя последней кантовской <Критики…>. Для этого наш читатель должен — пусть неопределенно — почувствовать, как изменяется вся логика мышления в точке любого, самого безобидного суждения о данном произведении искусства, о данном поступке, картине Греза или о… своей собственной способности суждения!)'.
Утверждение, что парадоксы Дидро схематизируются Кантом в антиномии, означает пока только следующее: известные нам <парадоксы просвещенног вкуса> приобретают в <Критике…> осознанный характер и понимаются как необходимые по сути дела, но исключающие логически друг друга определени того, <что есть суждение вкуса>. И все.
Но уже то, что мы сейчас узнали о способности суждения, позволяет понять, во — первых, что антиномии здесь назревают нешуточные, типично кантовские, а во — вторых, что в <Критике способности суждения> возможно подметить некоторые тайны формирования антиномического мышления вообще. В само деле, здесь существует и выход в безграничность, бесконечность, заставляющий — по Канту — обнаружить неприменимость рассудочных понятий (выработанных на конечных предметах) к бесконечному миру. Здесь и намек н обычный кантовский способ <разрешать> антиномию — дескать, выясняется, что мы использовали понятие в разных смыслах… В данном случае предмет суждения выступает и в смысле предмета сделанного, искусственного, и в смысл предмета естественного, природного. Но — и это уже существенно — здесь ж оказывается, что этот <разный смысл> необходим-, без условного наклонения, без <как если бы> суждение вкуса вообще не может состояться. Необходим По Канту способность суждения находит свое полное выражение становится фокусом всех других самодеятельных способностей познании (практический разум оставим пока в стороне) в <эстетическом суждении рефлексии>.
Вне эстетики способность суждения приобретает случайный, подсобный характер, служит средствам для других человеческих дел и поэтом не может явиться предметом продуктивной критики. Больше того, вне эстетических отношений (к прекрасному, к возвышенному) способность суждения прочно скрывает свои априорные принципы, не фиксируется в творческом статуте, ссыхается в <определяющем суждении>. <Определяющее суждение> (особенное подводится под известное, определенное понятие) фактически противоречит самой природе суждения как самостоятельно формы духовной деятельности. Если предмет подводится под определенно понятие, то, как мы уже выяснили, особенное перестает быть особенным, суждение оказывается лишь вырожденным рассудочным определением[33] .
Иное дело <эстетическое суждение рефлексии>.
Здесь способность суждения (условия действия этой способности и её логический статут мы только что выяснили) находится в собственной стихии — стихии <переносного смысла>, метафоры, стихии самозабвенного посредничества.
Все начинается с посредничества между рассудком и воображение (это основной челнок эстетического суждения).
Три способности — утверждает Кант — требуются для формирований понятий: схватывание многообразного (содержания) созерцания — воображение; апперцепция, т. е. осознание единства этого многообразия в понятии объекта, — рассудок; наконец, изображение предмета, который соответствует этому понятию в созерцании, — способность суждения.
В качестве самостоятельной и центральной способности (в эстетической рефлексии) способность суждения устанавливает между рассудком воображением уже не последовательную связь (как в <Критике чистого разума> — сначала воображение, затем рассудок), но связь спиральную, связь взаимокомпрометации и взаимопревращения.
<Если же форма данного объекта в эмпирическом созерцании такова, что схватывание многообразного [содержания] этого объекта в воображении согласуется с изображением понятия рассудка (неясно, какого понятия), то в чистой рефлексии рассудок и воображение согласуются между собой, способствуя своему делу, и предмет воспринимается как целесообразный лишь для способности суждения, стало быть, сама целесообразное раздвоение одного логического субъекта на два отдельных, самостоятельны субъекта, и столь же необходима ирония их отождествления. И возникают вопросы. А может быть, именно необходимость отождествления и различении <предмета естественного> и <предмета искусственного> лежит в основе самого понятия <антиномия> (скажем, по отношению к бесконечному миру)? И еще.
Может быть, как раз превращение наличных понятий в понятия возможные, неопределенные, только <имеющие быть> (см. выше) и делает необходимы антиномическое мышление, но тогда от него нельзя отделаться никаким <уточнением смысла>?
Впрочем, все эти вопросы нам понадобятся только для <основной антиномии суждения вкуса>, а
