сейчас читателю достаточно будет исходных полуинтуитивных представлений о том, что такое антиномия.
Способность рассматривается только как субъективная. Для этого и не требуется этим не порождается какое?либо определенное понятие об объекте, а само суждение не есть познавательное суждение. — Такое суждение называется эстетическим суждением рефлексии>.
О предмете такого суждения уже нельзя сказать: <он истинно таков!>, нем можно лишь сказать: <он прекрасен!>. Но для того, чтобы так сказать, для того, чтобы предмет мог выступить в таком качестве, для этого все собственно познавательные способности должны изменить свой статут, они чтобы относиться к прекрасному предмету — должны не относиться к нему, должны замкнуться на себя, должны самоудовлетворяться своим взаимопревращением, должны стать средоточием внутреннего общения, внутреннего диалога.
Это существенный момент. Рассмотрим его детальнее.
Воображение теперь должно быть нацелено на превращение в (неопределенное) понятие, должно фокусироваться как предпонятие, должен исчезать как воображение. Понятие должно теперь (в эстетическом суждении рефлексии) быть нацелено на превращение в воображение, в понятии должно отныне воспроизводиться — в потенции — не общее, но особенное, уникальное, один предмет, конструируемый, воображаемый предмет (но вспомним начало этого предложения — воображаемый, как он есть, т. е. как… предмет понятия)…[34]
В постоянном кружении и взаимопревращении познавательных способностей (кружение это и есть жизнь эстетического суждения рефлексии) формируется и реализуется тот <просвещенный вкус>, что нам уже известе по <парадоксам> Дидро.
Вспомним еще раз автора <Салонов> перед картиной Греза (<Девушка птичкой>).
Сначала включается рассудок и легкое сентиментальное сочувствии (живопись переводится на язык литературного сюжета), затем <просвещенный вкус> замечает несообразность деталей — изображена голова девочки и рука взрослой девушки. Взыгрывает воображение, возбужденно этой странностью, нравственное чувство раздваивается, становится двусмысленным, играющим, неопределенным, в сознании вспыхивают быстрые, сразу исчезающие, незаконченные, переливающиеся друг в друга фантастические новеллы. Картина позабыта, новое значительное художественное произведение — изменчивое и неустойчивое, объектно не закрепленное — возникает в душе — в разуме — в желаниях зрителя.
Дело сделано, просвещенный вкус удовлетворен, эстетические суждение рефлексии состоялось, возникло незаинтересованное удовольствие.
Для эстетического суждения рефлексии удовольствие это… — <ощущение, которое вызывает в субъекте гармоническую игру обеих познавательных способностей способности суждения — воображения и рассудка, когда в данном представлении способность схватывания одного и способности изображения другого содействуют друг другу>. Только исчезновение исходного (плотного, неуступчивого) предмета созерцания, только это расплавление <полотна> дает — по Канту — жизнь эстетическому суждению эстетическому удовольствию. Созерцатель замыкается <на себя>, и все познавательные способности обретают творческий статут, преобразуются состояние готовности, потенции. Игра оказывается очень серьезным делом.
Неопределенность понятий, возникающая в этой игре, имеет двойной смысл. Эта неопределенность — не только наличный логический статут, т неизбежное русло, в котором должна двигаться способность суждения (см. выше). В эстетических рефлективных суждениях выясняется, что достижение неопределенности, безграничности понятий (и нравственных норм, просто человечности) — это внутренняя цель, своего рода гуманистическа миссия <просвещенного вкуса>.
В этом своем качестве (как цель, как стремление) неопределенное понятие, неопределенная и неопределимая нравственность реализуются особого типа идеях — не моральных, не теоретических, но — в 'идеях эстетических'.
<Под эстетической… идеей я понимаю то представление воображения, которое дает возможность много думать, причем, однако, никакая определенная мысль, т. е. никакое понятие, не может быть адекватной ему и, следовательно, никакой язык не в состоянии полностью достигнуть его и сделать его понятным[35].
Стремление к воспроизведению эстетической идеи — есть априорны двигатель <эстетических рефлективных суждений*.
Освоение <эстетических идей> предполагает два этапа деятельностb суждения. Первый этап — разрушение рассудочной и моральной жесткости и определенности исходных понятий, норм, интересов…
Этап опустошения личности.
Второй этап — наполнение этого — опустошенного — индивида новыми безграничными понятиями (понятия ли это, или сама способность изменять понятия?), нравственными импульсами, постоянно изменчивым готовностями. Это сфера возвышенного.
Мы сейчас убедимся, что выиграть в этой — на два этапа — игре можно — так утверждает рефлексия <просвещенного вкуса* — отчаянно много: способность актуально познавать бесконечное (<неизреченное*), способность становиться бесконечным, ставить себя в ситуацию бесконечност и — главное — способность быть собой — вместе с людьми; но мы убедимся также, что выиграть в этой авантюре духа возможно только опустошаясь, делая бесцельным свое существование.
Продумаем теперь, как Кант разыгрывает эту авантюру, точнее, как он, холодно и сдержанно — со стороны, ее воспроизводит.
Итак, первое дело способности суждения (в сфере эстетических рефлективных суждений) — опустошение субъекта, взаимоаннигиляция все человеческих определений — воображения, рассудка, желаний, морали.
Замыкание субъекта 'на себя'.
Этот процесс воспроизводится Кантом в аналитике и диалектик прекрасного. а) Чтобы воспринять предмет как <прекрасный*, прежде всего необходимо — это мы уже знаем — погасить интерес к этому предмету. И интерес к его полезности, и интерес к его нравственной значимости. Эта девальвация внеэстетической ценности предметов суждения и совершается в исходной игре познавательных способностей.
Для начала просвещенный вкус, так сказать, требует… Буше.
Если — и пока — я не разрушил интереса к использованию данного предмета или интереса к его высшему предназначению>, этот предмет просто не существует как предмет эстетической оценки, я его не могу увидеть в качестве прекрасного. Но как только предмет вызвал — в предела вкуса! — незаинтересованное внимание и эстетическую оценку, он — сразу же — снова перестает существовать, просвещенный вкус замыкается на себя, зритель уходит от полотна… И — не может уйти от него. Феноменологи этой работы просвещенного вкуса мы также помним по <Салонам* Дидро.
<..для того чтобы сказать, что предмет прекрасен и доказать, что у мен есть вкус, важно не то, в чем я завишу от существования предмета, а то, что делаю из этого представления в себе самом… для того, чтобы быть судьей вопросах вкуса, нельзя ни в малейшей степени быть заинтересованным существовании вещи, в этом отношении надо быть совершенно безразличным>[36] .
Но эстетическое удовольствие не может просто — напросто быть; он должно возникать, оно должно преодолевать интерес к пользе и предназначению предмета, оно хитрит… Вначале берет предмет <на полном серьезе> (польза — ценность…), чтобы затем стравить между собой эти исходны устремления, преобразовать их в эстетическую незаинтересованность. Н отсутствие интереса, но уничтожение его — вот что необходимо для просвещенного вкуса.
Вкус Просвещения существует только на фоне и в опасном соседстве вкусом варварским.
Варварский вкус нуждается в <добавках> к эстетическому впечатлению- в <возбуждающем и трогательном>; варварский вкус делает эт <добавки> основой своего одобрения произведений искусства [37].
Просвещенный вкус также нуждается в этих добавках — но чтоб <выбросить> их (далее я подвергну этот термин критике), чтобы в эстетическое наслаждение включалось удовольствие от
