ведь прошу самую малость! Кусочек, кусочек сердца!
Мне холодно стало и страшно. На меня смотрело несчастное лицо, прекрасное, совершенное и неживое. Я молчала. Говорить просто не могла. Внутри все застыло. Но жалость, плеснувшая вдруг навстречу к нему, была подавлена чувством страха. Голова сама собой медленно отрицательно качнулась.
— Вот так, да? — сказал он и выпрямился, собирая остатки гордости. Все краски окончательно сошли с его лица. — Хорошо. А он любит меня. Он, значит, прав, говоря, что единственный он, кто любит меня, а больше меня некому уже полюбить.
— Кто? — выдохнула я похолодевшими губами.
— Царь. Мой царь!
Он как будто плюнул в меня этими словами, поднялся и вышел. Шаги были деревянными, он словно сопротивлялся скованности, охватывавшей тело. Как завороженная, я качнулась и пошла следом за ним. Не оборачиваясь, он шел к калитке. Медленно, шаг за шагом, я двигалась следом. Наконец он вышел и повернул налево, к заливу. Калитка хлопнула — я будто очнулась и остановилась.
Макс запер ворота, достал из машины пакеты и хлопнул дверцами. Домовитый и спокойный, он нажал на брелок, запирая машину, поднял пакеты, потом посмотрел вперед и заметил меня.
— Ты чего такая? — улыбнулся.
Я молчала. Макс прошел в дом, загремел там дверцей старого холодильника. Я размышляла, рассказывать ли про мое видение, про этого странного гостя, или нет. Ведь что я, в сущности, могла рассказать?
— А что, тут кто-то был? — крикнул Макс с кухни. Я вздрогнула. Так и увидела, что стоит он там с пачкой сигарет, оставленной Ганей. И что я ему теперь расскажу? Призраки же не курят.
Я вошла в дом. Макс листал книжку, ту самую, «Лесного царя». А вчера ее не заметил.
— Это твоя же, — сказала.
— Откуда?
— С веранды.
Он рассеянно хмыкнул:
— М-да? Ну ладно. Не помню такую. — Бросил ее под лестницу и посмотрел на меня: — Так чего ты такая никакая? Или случилось что?
— Да нет, — мотнула я головой, села и собралась было хоть что-то ему рассказать.
— А… А то я подумал, может, знаешь уже, — бросил он, не оборачиваясь, от холодильника.
— О чем?
— Умер он. Мне сестра его написала. Перед отъездом с работы прочел. — Он назвал имя нашего интернетного приятеля.
Внутри меня что-то глубоко выдохнуло.
— Будем ужинать? — спросил Макс.
— Ага.
— Или пойдем гулять?
— Ага.
— Так чего сначала: ужинать или гулять?
— Ага.
Он схватил меня за руку, с силой выдернул с места и потащил из дома.
Мы шли, он о чем-то говорил. Кажется, он никогда еще не говорил так много. Была пятница. Было слышно, как оживают дачи. Я не очень понимала, как мы плутали между участков, пока вдруг не выскочили к тем же мосткам и песчаной отмели.
— Опа! Смотри, — сказал Макс. — Это тебе подарок, да?
Недалеко от воды на песке лежало что-то длинное и темное. Я не сразу разобрала, что это. Показалось сначала — коряга. Но это лежал сом. Здоровый, больше метра длиной, коричневый, скользкий, с тупой головой и огромным уродливым ртом. Этот рот, широкий, губастый, а точнее, вся рожа в целом, с усами, с крошечными, обморочными глазками, ужасно походила на человечью, только будто искаженную, растянутую и сплюснутую для издевки.
Он был еще жив. Вяло пошевелил хвостом и открыл рот, показав опухший, синий, как у висельника, язык. От этого неожиданного движения все во мне содрогнулось.
— И как он только сюда попал? — говорил Макс. — Вода отошла, что ли, и уплыть не смог? Я слышал, с ними случается такое, порой. С самыми жирными.
Но от воды шел к сому след, словно бы его протащили по песку. Или же сам выполз, вынося на коротких ластах всю громадину своего тела.
— А почему это мне подарок? — спросила я наконец.
— Ну, ты же рыбы хотела. А я тебе не дал. Так вот.
Осторожно мы приблизились. Сом снова повел хвостом и судорожно зевнул, высунув язык, будто пытался глотнуть воздух. Его усы над мясистыми губами при этом смешно оттопырились. На подбрюшье налипли желтоватые песчинки. Маленькие бездушные глазки были обращены вверх, в небо — и на нас, и было неясно, видит ли он и нас, и небо. С этими усиками, с этими закатившимися глазками он был бы даже комичен, если б не вся жуть его беспомощного, промежуточного состояния: между жизнью и смертью, на воздухе, возле воды.
— Как думаешь, мы вдвоем его дотащим? — рассуждал Макс. — Или лучше разрубить? Я могу сходить за топором. А ты посторожишь пока, чтобы не убежал.
Конечно, он был прав. Надо было побежать на дачу, принести топор и тележку, убить и увезти отсюда сома, пока его кто-нибудь другой не нашел, но подумать, что придется ударить топором, ниже головы, в шею, перебить позвоночник, — подумать о том, чтобы есть потом его мясо, нежное, мягкое, белое, пахнущее тиной и разложением, есть и вспоминать это человеческое лицо, усы, эти равнодушные обморочные глазки, опухший синий язык, — подумать обо всем этом было гадко до дурноты.
— Слушай, а может, отпустим его? — спросила я. — Ведь еще выживет? Как думаешь?..
В этот момент послышался грохот, и от дач вывернул мужичонка с раздолбанной садовой тележкой. Он был в огромных резиновых сапогах. Не глядя на нас и не говоря нам ни слова, он подкатил к сому, без страха и лишних раздумий просунул ему руку в пасть, зацепил за дыру, которая оказалась в его мясистой губе, и взволок в тележку. Тяжело плюхнул, потом уложил кольцом, чтобы хвост не свисал. Сом лег податливо и безвольно. Весь ужас и вся притягательная тайна его пропали. Он был просто трупом теперь, мясом, едой.
— Вы поймали? — спросил Макс.
— А то, — хмуро, не глядя на нас, ответил мужик.
— На что ловили? — спросил Макс, будто это было ему интересно.
— На карася, — ответил мужик и уехал.
— А круто было бы, — сказал Макс, когда даже грохот скрылся за поворотом. — Круто было бы, если бы мы его отпустили. Он бы пришел, а мы стоим и руками машем. Уплыл, мол. Был, да уплыл.
Я слабо улыбнулась. Про Ганимеда решила совсем ничего не рассказывать.
Затмение
О том, что приедет с мамой, Настя честно заранее предупредила. Сказала примерно так: «Она зимой очень болела, ее нельзя оставлять одну. Она не помешает нам, вот увидишь. Хорошо? Согласен?» А как можно было отказать? Представила бы она, что он скажет на это «нет!» — хотя уже все лето только и мечтал, что о ней, как встретит на вокзале и увезет куда глаза глядят.
