категоричнее и строже: «РАСПИВАТЬ КРЕПКИЕ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ».
«Это мы проходили, – отметил Рыжюкас. – Еще при социализме».
– Будьте так любезны… – сказал он, привычно поднажав на «так».
Золушка стала само ожидание. Само внимание исходило из ее круглых глаз. И сам лучистый свет.
– …так любезны, – на всякий случай повторил Рыжюкас, – полный фужер виски. «Блэк Лейбл». И одну конфетку.
Золушка понимающе кивнула.
Внизу, прямо у ног Рыжюкаса, было окно на перрон.
На перроне стоял проходящий поезд. Пассажиры суетились и бегали за стеклом, как в немом кино. Вагоны были видны только наполовину: дальше их обрезала кромка окна. Промчались два носильщика, они толкали невидимые тележки. Следом пронесся, как на мотоцикле, мужчина, прижимая к животу охапку бутылок.
Поезд за окном тронулся. Нет, это скорее бар тронулся и поплыл мимо провожающих, машущих руками и платочками, мимо половинок вагонов, обрезанных окном, мимо… Рыжюкас вполне конкретно ощутил мелкое подрагивание барной стойки, перекладина под ногами вибрировала, слышно было даже, как звенели бокалы на полках буфета…
В бар вошла компания: пятеро парней, две девицы. Все как положено. Свитера, потертые курточки, драные джинсы, волосы на плечи и за воротник, но еще и гитара, правда в футляре. На одной юбка – не то чтобы выше колен – ниже, чуточку ниже того, что пока еще нельзя открывать.
Нет худа без добра: когда-то «мини» внесли свою лепту в эстетику женского белья. Такую юбку
Что до секса, то «макси», пожалуй, сексуальнее, особенно если с таким разрезом, как у второй. Здесь все построено на контрасте. Длинное закрытое платье и шикарный разрез от пят до пояса. Рыжюкас почувствовал этот контраст, когда «макси», оставив компанию, взобралась на единственно свободный табурет рядом с ним.
Приветливо ей кивнув, Рыжюкас залпом выпил виски.
Конфета показалась соленой.
Ее друзья топтались в проходе, соображая, куда пристроиться. От оркестра заплакали красивые, с мальчишеским надрывом голоса:
Внутри зашевелилось что-то тоскливо-вокзальное, поездное, вагонно-ресторанное…
Репертуар в литовских кабаках почему-то преимущественно из русской ретро-попсы. Хотя те, кто помоложе, по-русски здесь уже и не говорят.
Внизу на перроне дождь усилился.
Парни держали себя уверенно и развязано, как на пляже. Откуда-то возникли два высоких стула, потом долговязый с косынкой на шее спустился вниз и притащил еще кресло из гардероба. Они поставили стулья и кресло в угол, прикрыли дверь. Гитарист, пристроившись на батарее, уже что-то натренькивал.
Дождь за окном обвалился с карниза.
Рыжюкас с удивлением обнаружил в себе внутреннее напряжение. Что-то в этих парнях непонятно дразнило, хотя явных причин для раздражения не было. Можно вообразить, как сам Рыжюкас, тогда еще Рыжук, с его друзьями раздражали окружающих, как они бесили всех своими манерами, своими шмотками и пижонскими выходками.
Долговязый с косынкой, видно душа компании, глядя на него, что-то громко сказал по-литовски. Рыжюкас не расслышал, а остальные дружно засмеялись.
«Сам виноват: нечего пялиться… Да и место девушке надо бы уступить… Может, лучше уйти? Пьесы с таким началом всегда как-то глупо кончаются… Или мерещится?.. А ну их…»
Но раздражение не проходило. «Макси» о чем-то, смеясь, говорила, наклонившись с табурета к своей компании. Длинная белая нога в разрезе платья мешала Рыжюкасу сосредоточится. Хотя сосредотачиваться было незачем. Пришел-то специально чтобы развеяться.
Рыжюкас отвернулся и стал рассматривать объявление-запрет над стойкой. Словно там было что рассматривать. Спелые тыквы грудей Золушки предупредительно колыхнулись ему навстречу. Рыжюкас кивнул. Пустой фужер мгновенно исчез, на его месте вырос полный. И конфетка…
По спине пробежал озноб, словно сзади кто-то открыл дверь.
Повернувшись к окну и стараясь не замечать компании, Рыжюкас стал смотреть вниз, но за стеклом, облитым дождем, все размазалось, расплылось, как в кривом зеркале.
– Dede, ты не пустишь наша девушка к окошку? Наша Вита nori paziureti[1].
Рыжюкас медленно встал и пошел к другому концу стойки. Там освободился один табурет. Им он был ни к чему – табуреты у стойки привинчены к полу… А место давно надо было уступить.
– Эй, dede[2]! Klausyk!.. Или ты литовский ne labai[3]?
Рыжюкас оглянулся.
– Конфетку забыл докушать, – сказал ему долговязый парень по-русски. Он подошел и затолкал Рыжюкасу конфету в карманчик пиджака.
– Мальчик, вам мама никогда не рассказывала сказку про зайчишку? – Рыжюкас рассматривал парня спокойно, даже с нарочитой издевкой. – Зайчишка был пьяненький и нарывастый. Вы на него очень похожи. Ну прямо вылитый зайчишка-духаришка. Только ушки надо бы причесать, они у вас почему-то обвисли….
Долговязого как прорвало. Он метнулся к Рыжюкасу, выставив кулак вперед.
Зря, конечно, он так.
Рыжюкас чисто ушел в сторону. Повернулся корпусом, перенеся вес на правую ступню и носок левой, и легонько, без видимых усилий, развернулся, переместив центр тяжести на левую ногу, по пути незаметно и как бы нехотя поддев долговязого немного выше живота.
Секунду постояв прямо, словно раздумывая, что бы это значило, парень согнулся и затих, привалился к стойке, опершись одной рукой о табурет. Пресс у него был слабенький, а дыхание не поставлено.
– Antras atskyris[4], – зачем-то сказал Рыжюкас. И, допив виски, неторопливо прошел мимо замолчавшей компании, спустился по лестнице. Достав карточку, набрал номер и позвонил.
– Старик, это ты? Пламенный… Я тебе потом все объясню… Жду тебя под этой бочкой на вокзале. Помнишь?.. Да… Можешь взять мотор… Дело не столь важное, как увлекательное… В общем, все, как всегда. Да, у входа, под самой бочкой.
Постояв немного, он начал набирать еще один номер. Передумал и пошел наверх. Нечего зря людей тормошить.
Компания в углу о чем-то совещалась. Рыжюкас забрался на табурет, закурил и надолго задумался.
Брат, пожалуй, прав… Слишком большие возможности губительны.
Легче этим ребятам жить или труднее? Скорее всего, легче. Что ни говори, но мы были первыми, пошедшими на прорыв. Джинсы и «мини», прически, и задиристость им достались уже по наследству. А после нас все упростилось. Любую чепуху никто уже в штыки не встречает. Лишь бы вам нравилось, лишь бы вам было хорошо, лишь бы не тяжелые наркотики…
Неплохие, небось, ребята, заставил себя примирительно подумать Рыжюкас, только их мало били. Это
