ртутных фонарей светили зеленым глазом: «Мы свободны!».
Но они тоже были свободны и решили прогуляться пешком. Махлин даже отпустил машину, дав распоряжения водителю.
– Как жизнь? – спросил Рыжюкас, обратившись сразу ко всем, когда они прошли с полквартала.
Ему не ответили. Хрен его знает, как теперь жизнь.
– Знаешь, – сказал Сюня, когда они прошли еще с полквартала, – мы живем в такое время и в таком месте, что за подобный вопросик можно и по физиономии схлопотать.
– Или, как говорят в Израиле, не дождетесь, – поддержал тему Махлин, но про Витьку-Доктора уважительно сообщил, что тот пропадает в Женеве. – У него со швейцарцами совместная клиника, так что, можно считать, он пропал без вести.
Но про Витьку-Доктора Рыжюкас и сам знал. Днями ему пришлось с ним встретиться по абортным делам.
Какие еще новости?
– Махлин вот на даче малину развел… – сказал Сюня, с нескрываемым ехидством.
– Какой сорт?
– Малину, тебе говорят! – тут Дизель возмутился непонятливости школьного товарища. – Он там приютил воров, организовал им что-то вроде офиса.
Мишка Махлин зарделся, как от похвалы:
– Сдаю в аренду, чтобы площади не гуляли.
– Ворам, что ли?
– Ну, не совсем ворам. Бывшим сослуживцам.
Мишка Махлин работал в министерстве финансов, дослужился до замминистра, потом пролетел, создав какой-то банк, постепенно перешел в теневой бизнес.
– Твои сослуживцы хуже воров, – угрюмо сказал Мишка-Дизель. Он тридцать пять лет работал на заводе старшим электриком и теневой бизнес пролетарски презирал.
Прошли еще квартал. Город молчал.
– Ты все пишешь? – спросил Сюня. Ни одной книги Рыжюкаса он принципиально не читал.
– Пишу, – ответил Рыжюкас. – Знаешь, как в тюрьме. Надзиратель идет по коридору: «Иванов!» – «Я здесь господин надзиратель». – «А куда ты, падла, денешься?!»
Дошли до маленькой площади. За сквером раньше была их школа. Здесь всегда расставались, но перед этим подолгу сидели, никак не могли разойтись. Цепи, как и тогда, провисали на столбиках. Но сидеть на них, оказывается, неудобно. И качаться.
– Может, сообразим по маленькой? – спросил Дизель.
Сюня, зябко передернув плечами, чуть оживился.
– Рыжий должен проставить как виновник.
– Долбаки! Я же для этого вас и позвал.
Они молча двинулись в поисках ближайшей вывески.
И вдруг как-то разом обернулись.
Нет, сначала обернулся Рыжюкас.
Она стояла поодаль. Рядом с нею был все тот же чемодан.
Блин, как же это он забыл, для чего оказался на вокзале!
– У тебя очень странная манера меня встречать, – сказала она и, подойдя, решительно поцеловала Рыжюкаса куда-то в шею, крепко ее обхватив. – Это твои знаменитые друзья? – спросила, оглянувшись. – А где же ваш пятый?
Как-то слишком много он успел ей в поезде рассказать.
Маленькая улыбнулась.
Это был высший класс. И то, как вызывающе она стояла – Лоллобриджида с чемоданом, и то, как подошла, как обняла, ткнувшись в шею, как заговорила… Но когда она улыбнулась, Рыжюкас подумал, что такой лучезарной улыбки он еще не встречал. Что-то совсем банальное пришло в голову – про белоснежный жемчуг и алмазный резец.
А она еще и развернулась к друзьям, уже и без того
– Здрасте. Меня зовут… Лен. Вот он, – тут на Рыжюкаса снисходительный взгляд, – называет меня Венец Творения.
– Мы знаем, – сказал Сюня, пока остальные придумывали, что сказать.
Они знали.
Про венец творения это она лихо сочинила. Сразу как припечатала. А может, он и действительно сказал что-то такое в поезде?
– Это дочь? – придя в себя, спросил Мишка-Дизель у Рыжюкаса.
– Внучка, – ответила за него Маленькая. – Боже мой, какие же бестактные мужчины твои друзья!..
– Ну да, – пояснил обществу Мишка Махлин. – Любимая внучка. Живой памятник при жизни.
– А я как раз вас и позвал, чтобы познакомить, – в тон ему сказал Рыжюкас.
– Только что он говорил, что позвал нас, чтобы проставить! – воинственно возмутился Сюня.
– Сюня, ты отстал от жизни, – сказал Махлин. – Сейчас у писателей только так. Идут на вокзал, чтобы снять чувиху, нарываются на мордобой, потом среди ночи вызванивают друзей, чтобы их отметелили, за что им обещают проставить, а вместо этого знакомят с «внучкой».
Присутствие Маленькой друзей заметно взбудоражило. Хвосты они распушили, и каждый теперь токовал, как глухарь. Рыжюкаса дружно оттеснили. Он сразу оказался как бы ни при чем…
Они шли по ночному городу. Мишка Махлин суетился впереди, поминутно оборачиваясь и отпуская свои плоские шуточки. Маленькая как-то сразу вписалась в их компанию, она ухватила под ручку Мишку-Дизеля и Сюню, они что-то наперебой ей рассказывали, она громко хохотала и даже подпрыгивала от восторга, не обращая никакого внимания на Рыжюкаса, который шел сзади и тащил дурацкий чемодан. Что, впрочем, было ему обещано месяц назад.
Вот все четверо остановились и засмеялись. Они снова ржали как конюхи на конюшне, они покатывались от хохота, буквально надрывая животы. Они смотрели на Рыжего, видимо что-то вспомнив, благо им всем было что про него вспомнить, чтобы хохотать до слез, рассказывая это Маленькой: ну, скажем, как он грохнулся о цементный пол, встав в прибитые Махлиным тапочки, за которые тот тогда так и не получил. Потом они пошли дальше уже совсем вместе…
А Рыжюкас, остановившийся передохнуть, четко увидел, что по пустынной вечерней улице снова идут его юные друзья, всем вместе им не намного больше лет, чем ему одному, а Ленка все так же смеется, раскачиваясь и уткнув в ладошки лицо. Их снова пятеро, и она, как всегда, не обращает на него никакого внимания.
И вдруг накатило. Совсем неожиданно для себя он испытал прилив дикой, давным-давно, а то и вовсе никогда, ему неведомой ревности. Самой настоящей: безумной и беспричинной – настоящая ревность всегда беспричинна. Здесь именно такой случай, хотя бы потому, что никакого повода для этого здесь не было… Ну, скажем, как тогда, с Ленкой, у него не было ничего, кроме жгучей ревности…
Рыжюкаса сильно качнуло. В паху резануло, как ножом. Потом где-то внизу желудка грубо провернулся тяжелый кол. В глазах потемнело, а ноги вдруг стали ватными и подкосились. Он не упал только потому, что тяжело прислонился к стене, ухватившись за какой-то крюк…
Ничего не заметив, его друзья весело уходили, так и не обернувшись. И Маленькая вышагивала, сбивая ногу и снова подстраиваясь, она оживленно болтала и не думала оглядываться. С ними ей было весело и хорошо.
А ему так остро захотелось к ним присоединиться, что стало понятно: он пропал.
Месяц подряд он раскручивал воображение, погружаясь в воспоминания, вызывая в памяти нужные фразы, словечки, детали… Потом, похоже,
Выражаясь яснее, у него поехала крыша. И этот дикий приступ жгучей, как раскаленный шкворень,
