— Ты можешь и не читать это, если тебе не хочется, — произнес он немного озабоченным голосом, остановившись перед ней.
Между бровей у нее появилась складочка, и она подняла взгляд, хотя и не посмотрела ему в глаза.
— Я обязательно ее прочту, — ответила она. — Как мне иначе узнать тебя? Ты же со мной не разговариваешь.
Он ссутулился и растерянно пошевелил в карманах руками. Она едва заметно улыбнулась. Затем вновь опустила взгляд в книгу, а профессор попятился и скрылся в библиотеке, с шумом захлопнув за собой дверь. Забившись за стеллажи, он прислонился к стенке и с трудом перевел дыхание. Как ни старался, он не мог поверить, что его организм способен выдержать такие потрясения. Он прикрыл глаза и тихо прижал левую руку к груди, чтобы приглушить громкий стук своего взбудораженного сердца.
История Габриэля Анхелико была непохожа на все, что Клара Йоргенсен читала про эту часть света. Книжка была тоненькая и рассказ ее краток, в ней не было ни фантастических вымыслов, ни обыденных чудес, не было героев, наделенных необыкновенными способностями, чье рождение связано с таинственными событиями. Эта книжка была нетипична для сочной литературы латиноамериканских стран, в которой, как правило, не действуют обычные законы природы и физики. Книга Габриэля Анхелико была повестью об исчезающем ребенке. Это была его собственная история — история мальчика, который постоянно незаметно исчезал, как тень, съеденная солнцем или скрывающаяся в непроглядном мраке. Маленький Габриэль любил неподвижно сидеть, подтянув к подбородку коленки, пристроившись за ржавой жестяной бочкой, или прятаться в подземелье собора возле мертвого воина. У него было много разных потаенных мест, но он находил себе все новые. И только одно в истории прячущегося мальчика было печальным — никого это не волновало, и никто его не искал. Его мать объясняла это тем, что тихого мальчугана редко кто замечал. И никто не догадывался, о чем он там думает, укрывшись за маской безмолвия. Когда он, вернувшись, незаметно появлялся среди людей, просидев перед тем три дня на отдаленной веранде, никто даже не удосуживался спросить, где он так долго пропадал.
Его мать была набожная женщина. Она тяжело пережила все проблемы, возникшие в связи с предстоящими крестинами мальчика. Четыре долгих года пришлось дожидаться Габриэлю Анхелико, прежде чем его приняли в святую христианскую общину. В ту ночь, когда у Анны Рисуэньи начались родовые схватки, в церковь Пресвятой Троицы — Иглесиа де ла Сантиссима Тринидад — ударила молния, а затем целых четыре года продолжался ремонт. Именно в этом храме окропляли водой всех членов его семьи, так что не могло быть и речи о том, чтобы тащить новорожденного куда-то в центральный собор и крестить его там. Его бабушке Флорентине Альбе пришлось немало потрудиться, ограждая кроватку маленького внука изображениями Христа, чтобы до него не добрались вороватые руки дьявола. Но впоследствии она так и не обрела полной уверенности в том, что ее старания вознаградились успехом, ибо мальчик был черен как ночь и взгляд у него был уж больно обольстительный для новорожденного младенца. О крещении нечего было и помышлять, пока не будут собраны деньги на постройку новой колокольни. По этой причине Анна Рисуэнья решила, что лучше всего назвать мальчика в честь одного из ангелов, и его нарекли Габриэлем.
Друзей у маленького Габриэля Анхелико почти не было. Товарищи у него были такие, которых никто не мог видеть, кроме него самого, а когда он попробовал было поиграть в куклы своей сестренки, его за это хорошенько оттаскал за уши дедушка, сказавший, что так и с ума спятить недолго. Отца своего Габриэль Анхелико ни разу в жизни не видел. Тот только и успел зачать сына, прежде чем навсегда исчезнуть из жизни Анны Рисуэньи. После него в ее постели перебывали еще несколько мужчин, но из этого ничего путного не вышло, кроме того, что родилась еще девочка, да над домом некоторое время витала тень любовного страдания. Временами мать Габриэля начинала тревожиться, отчего это сын ни с кем не разговаривает, хотя бы сам с собой. Но Флорентина Альба успокаивала ее, говоря, что об этом не стоит беспокоиться. Тот, кто молчит, ведет разговор с ангелами, так сказала бабушка. И с этого дня вся семья была уверена, что если Габриэль Анхелико куда-то опять пропал, значит, он гостит у крылатого воинства.
Когда Габриэль Анхелико впервые побывал в библиотеке, ему это место показалось волшебным. Все стены были уставлены знаниями, громада которых надвигалась на гулко шаркающего ногами по гладкому каменному полу ребенка. Он так и застыл перед полками с разинутым ртом, для него это было то же самое, что для других детей первая встреча с цирком. Сознание того, что все, что ему требуется знать, собрано тут в одном месте, преисполнило его всеобъемлющим спокойствием. Когда Габриэль Анхелико пошел в начальную школу, он стал бывать в библиотеке чаще, чем где бы то ни было, потому что в его родном доме никаких книг, кроме Священного Писания, не водилось. У мальчика была светлая голова, и в школе его сразу перевели на вторую, а потом и на третью ступень. Анна Рисуэнья смотрела весьма скептически на то, как ее сын, чуть улизнет со двора, вместо мессы отправляется в греховное книжное хранилище. Так много учености, собранной в одном месте, никого до добра не доведет, считала она. Зато Флорентина Альба была, напротив, даже довольна, что мальчонка нашел себе занятие по душе, несмотря на то что очень скоро у него испортилось зрение и неизвестно было, откуда взять денег, чтобы купить ему дорогие очки. Каждое утро Флорентина Альба молилась перед божницей, для удобства устроенной в открытом кухонном шкафу. Но, не дождавшись ответа, решила действовать сама и, вооружившись на всякий случай плачущим изображением Девы Марии из Фатимы, отправилась к жене оптика.
Габриэль Анхелико никогда не ступал за пределы окружающих гор. Он знал, что страна, где он живет, протяженна и велика, а мир за нею еще больше, но ему никогда не приходило на ум, что он и сам мог бы путешествовать по этим просторам. Поэтому порой случалось, что душевное беспокойство одолевало его до такой степени, что он часами просиживал у окна, глядя на горы, воображая себе то, что скрыто за их стеной. С этого началось его писательство. Собственный мирок казался ему слишком скучным, чтобы послужить материалом для литературного произведения. Вот он и занялся тем, что стал изучать по книгам чуждую для него действительность. А затем начал писать, заполняя страницу за страницей рассказами об островах и кораблях, коралловых рифах и долинах с маковыми полями, о пустынях и о морях. Он так свыкся в мечтах с этими воображаемыми путешествиями, что скоро поверил, будто знает мир лучше, чем кто-либо другой. Когда мать наконец разрешила ему совершить восхождение на самую высокую из соседних гор и он очутился на высоте пяти тысяч метров над уровнем моря, он был уверен, что увидит оттуда океан, о котором столько всего говорят люди. Но ничего, кроме гор, Габриэль Анхелико не увидел оттуда. Со всех сторон высились горы, такие громадные и разнообразные, каких ему еще никогда не доводилось видеть. Горы были прекрасны, но снова одни лишь горы, и ничего другого. Поникший, он спустился со своих иллюзорных высот и начал писать главный труд своей жизни, оставаясь на почве действительности, ограниченной горной тесниной, в которой пребывал.
Габриэль Анхелико всегда верил в Господа Бога. Сначала он верил, так как не видел причины, почему бы не верить. Обыденная жизнь была полна невероятных вещей, и, несмотря на то что в большинстве случаев молитвы Флорентины Альбы оставались без ответа, Габриэль Анхелико сам видел, как Бог по Своему изволению творит чудеса. Тогда-то он впервые обнаружил, что сердце у него находится не там, где ему положено быть, и понял, что и сам он такое же чудо Господне. В свое первое посещение доктора он сидел на кожаном кресле, не доставая ногами до пола, а доктор говорил, какая это, мол, редкость — родиться с организмом, где все расположено наоборот. Габриэль Анхелико долго раздумывал над тем, почему Господь Бог устроил его так, а не иначе, не особенно полагаясь на то, что его сердце может служить как следует. Эти сомнения ему так и не удалось до конца преодолеть, но он утешился мыслью, что раз уж Господь оставил его жить с расположенным наоборот сердцем, то, наверное, когда дойдет до дела, это сердце сумеет и полюбить. Тридцать долгих лет Габриэль Анхелико дожидался, когда случится эта любовь. То теплое и доброе чувство, которое он испытывал к матери и сестре, рождалось, насколько он мог судить, где-то в другом месте; пока что ему еще ни разу не довелось испытать того неодолимого чувства, о котором писали великие романтики. Но Габриэль Анхелико был терпеливым человеком. Он верил в судьбу, в то, что два человека могут быть так созданы друг для друга, что без своей половинки ни тому, ни другому не достичь совершенного счастья. Так непременно должно быть и с ним. Он не родился под счастливой звездой. Напротив, он родился при ударе молнии. И вот уже тридцать лет он ждет, когда любовь наконец поразит его с такой же невиданной мощью.
