любопытство притягивало их к дому у реки, а девушка сидела там так давно, что они перестали смущаться. Ее уже обсуждали после мессы на каменных ступенях церкви Иглесиа де ла Сантиссима Тринидад, на треснутых мраморных скамейках парка, в очереди в булочной или за столиком, где по воскресеньям с утра шла игра в домино. Народ, населявший речной квартал, был черен, как ночь, тут селились потомки завезенных испанцами рабов, жившие своим замкнутым обществом в низеньких каменных домиках на грязных улочках. Сюда никогда не забредали приезжие, какие-нибудь туристы или студенты. Здесь нельзя было встретить постороннего человека, кроме нее одной. Сейчас все потихоньку начали к ней привыкать и чуть ли не вообразили уже, что она одна из них.
А потом начался дождь. Он хлынул, когда Клара Йоргенсен, как всегда, шла через мост, направляясь к дому у реки, а Габриэль Анхелико уже расположился в кресле под оливой в ожидании ее прихода. Первая капля дождя ударила в кончик его башмака, следующая попала ему в правую щеку. Сердце затрепетало в предсмертных судорогах, как зверек на последнем издыхании; он отлично понял, что это для него значит. До сих пор ему как-то не приходило в голову, что непогода положит конец их встречам, что, когда начнется сезон дождей, она уже не сможет с ним тут сидеть, так как ветви оливы отнюдь не были непроницаемы для дождя, а над крыльцом не было навеса. Однако он все равно остался сидеть и ждал ее, пока не услышал шаги на мокром песке и не увидел, как она тихо появилась рядом. Кресло уже намокло, но она, казалось, не обратила на это внимания. Он обернулся к ней с улыбкой, между тем как дождь все усиливался.
— У тебя лицо горит, — сказал он ей.
— Похоже, у меня температура, — ответила она. И все же она улыбалась, хотя по ее волосам и лицу стекали струйки воды.
— Мы не можем тут больше сидеть, — произнес наконец Габриэль Анхелико, начиная приподниматься.
В тот же миг на его руку опустилась ладонь Клары Йоргенсен. Ее горячие пальцы легли на его костлявую кисть, не прикрыв ее целиком. Габриэлю Анхелико показалось, что он сейчас сгорит дотла и умрет. Он не мог вымолвить ни слова, но это и не потребовалось. Потому что в этот миг на крыльцо вышла с зонтиком его бабушка.
— А ну-ка, ступайте в дом, — прикрикнула на них Флорентина Альба, — нечего тут сидеть и дразнить судьбу!
Клара Йоргенсен тихо встала и взглянула на старушку.
— Пойдем в дом, дорогая! — сказала бабушка.
Кинув быстрый взгляд на профессора, Клара Йоргенсен вложила свою руку в руку Флорентины Альбы и пошла за ней в дом. Габриэль Анхелико дернул шеей, со второго раза сглотнул вставший в горле комок и поплелся за ними, опустив плечи.
Анна Рисуэнья, не слушая никаких возражений, укутала Клару Йоргенсен в потертое шерстяное одеяло и напоила чаем из гренадиллы, от которого у девушки зашумело в голове. Они усадили ее на продавленный бархатный диван в гостиной, купленный, очевидно, еще в пятидесятые годы. Александра вытерла ей волосы и, попросив разрешения, принялась их расчесывать, между тем как Флорентина Альба пичкала ее виноградом, убеждая, что это гарантирует ощущение полного счастья. В этот вечер все семейство Габриэла Анхелико наконец-то сподобилось пообщаться с Кларой Йоргенсен. Словно допущенные до аудиенции с епископом, они под дождем потянулись в дом, чтобы обменяться с ней несколькими словами. Виктор Альба затопил камин, а грезившая о Париже тетушка вытащила из комода канделябры. К столу сварили суп из свиных губ, а толстый дядюшка Габриэля Анхелико принес бутылку самодельного виноградного бренди. Мустафа притащил с собой бутылку европейского красного вина, которое от жары прокисло и превратилось в уксус, оказавшись совершенно непригодным для питья. Тогда он сбегал домой и принес взамен бутылку самбуки; он поджег самбуку, предварительно кинув в бокал два- три зернышка кофе, и протянул его сеньорите Кларе. Она невольно засмеялась, видя, как хлопочут вокруг нее окружающие. И она отведала свиных губ, выпила рюмку самодельного бренди и бокал самбуки, а Габриэль Анхелико наблюдал на ней из кресла с окаменевшим лицом.
Они желали знать о ней все. Допрос с пристрастием затянулся до позднего вечера, у нее выспросили все, начиная от того, что она ест у себя дома на завтрак, и кончая тем, как выглядит ее спальня. Клара Йоргенсен рассказала им все: как пекут черный хлеб с хрустящей корочкой, какие книжки стоят у нее в комнате, какой длины она носит пальто, какую обувь надевает, когда идет снег, как выглядит пар, который вырывается изо рта на морозе, и похож ли он на обыкновенный пар, где в норвежской столице можно купить самое лучшее какао и какое нетерпение чувствуют люди, дожидаясь прихода весны. Отвечая, она говорила увлеченно, и в голосе ее чувствовалась нотка тоски. Габриэль Анхелико обратил на это внимание, и по его лицу пробежала легкая тень. Яснее всего он заметил это, когда она заговорила о матери: какая мама у нее светлая, добрая и как она рисует дома, в которых будут жить люди. И он попытался представить себе обстановку, в которой протекает жизнь Клары Йоргенсен: с домработницей и всем прочим; дом, в котором кровати во всех спальнях застелены бельем на мягких матрасах, гостиную с тысячами книг и картинами на стенах, наверное красивыми и дорогими. И как же странно все складывается, что именно сейчас, после того как она вошла наконец в его дом, она с каждой минутой все дальше от него ускользает! Она уже не принадлежала ему одному, но становилась частью целого ряда других реальностей. Вдобавок родня, севшая вокруг нее тесным кружком, тоже предъявила на нее свои права.
— Но скажите, сеньорита Клара, с какой стати вы вдруг надумали приехать к нам в Венесуэлу? — неожиданно спросил Виктор Альба.
Все присутствующие в комнате обратили взгляды на Клару Йоргенсен, и та вдруг обожгла себе язык горячим чаем. Она ответила не сразу, а сначала помолчала, обхватив чашку ладонями, как делала всегда, когда хотела согреться.
— Случайно, — промолвила она наконец с приветливой улыбкой.
— У тебя был большой выбор институтов, куда поехать учиться? — спросила Анна Рисуэнья.
— Очень большой, — сказала Клара Йоргенсен. — Но я выбрала этот.
— А почему? — заинтересовался Мустафа.
— Увидела одну картинку, — ответила Клара Йоргенсен. — Эти горы показались мне очень красивыми.
— А там, где ты живешь, не было гор? — спросила Александра.
— Были, — сказала Клара Йоргенсен. — Но они низкие и через них легче перебраться. Вот и вся разница.
Люди вокруг заулыбались ей, а она отставила чашку.
— Пожалуй, мне пора идти, — сказала она с легким кивком. — Спасибо вам за гостеприимство. Я уже согрелась.
Флорентина Альба взяла ее под руку и проводила в прихожую. Протягивая девушке погнутый зонтик, она погладила ее по щеке.
— Другие ничего не заметили, но я-то вижу, — сказала старушка, обратив к ней лицо, освещенное стеариновыми свечами. — Ты влюблена в Габриэля.
— Влюблена? — повторила Клара Йоргенсен, блеснув глазами. — Мне казалось, что у меня температура. А ты не думаешь, что это все от спиртного?
— Ах нет! Я знаю эти симптомы, — сказала Флорентина Альба. — А вон и мой внук. Попрощайтесь, и приходи поскорей снова.
Старушка удалилась, и Клара Йоргенсен вышла на крыльцо. Габриэль Анхелико выскользнул из входной двери, и они остановились, укрытые зонтиком, под сенью оливы.
— У тебя удивительная семья, — сказала она, знобко подрагивая.
— Они все ненормальные, — сказал Габриэль Анхелико.
— Нет, я серьезно!
Она коротко улыбнулась, собираясь повернуться и уйти. Но он осторожно взял ее за руку, чтобы она еще задержалась.
— Скажи, сеньорита Клара, для чего ты сюда приходила?
У нее сделалось мрачное выражение, на лицо словно бы набежали тяжелые дождевые тучи.
— А это так важно?
