— Да.
— Я не знаю, отчего меня носит с места на место. Должно быть, это внутреннее беспокойство.
— Сеньорита Клара, я влюбился в тебя.
Клара Йоргенсен бросила на него перепуганный взгляд и сдавленно икнула, как будто пытаясь сдержать напавшую на нее икоту.
— Нет, не надо так!
Она заглянула ему прямо в глаза, и он словно впервые на миг заглянул в ее душу. Затем она коротко бросила:
— Я люблю другого.
Реплика обрушилась на помост крыльца, как лезвие, роковой гильотины. Габриэль Анхелико схватился за грудь, чтобы приглушить мрачную безнадежность; которую несли ее слова. Он проиграл. Он произнес эти проклятые слова и теперь будет раскаиваться в этом всю жизнь. Но какое это имело значение? Он в любом случае должен был проиграть, это его судьба: игра, в которую втравила его жизнь, была заведомо проигрышной.
— Прощай, сеньорита Клара, — промолвил он только.
— Прощай, профессор, — сказала она уныло.
Затем она медленно отступила назад, и на мгновение ему показалось, что она плачет. Но может быть, это просто дождь заливал ей лицо. Затем она повернулась и исчезла в струях дождя вместе с зонтиком, растянутым над головой в виде вогнутого полотнища. Габриэль Анхелико проводил глазами ее удаляющуюся фигуру и, только когда она скрылась из виду, почувствовал, что у него закоченели стиснутые пальцы. В дверной проем вышла мать и положила ему руку на плечо.
— Надеюсь, что твоя приятельница скоро опять придет, — сказала она.
— Больше она не придет. И она мне уже не приятельница, — ответил Габриэль Анхелико.
— Что это ты такое говоришь? — удивилась мать.
— Теперь она уже не моя знакомая, — повторил он. — С понедельника все совершенно меняется.
— Как же так? — спросила, ничего не поняв, Анна Рисуэнья.
И Габриэль Анхелико с горьким выражением сказал:
— Просто студентка.
Клара Йоргенсен истратила последние фунты на книжку, которую она прочла уже три раза. Книжка была тоненькая и, следовательно, очень дешевая. Получив десять пенсов на сдачу, она опустила их в копилку рядом с кассовым аппаратом, предназначенную для сбора средств на какие-то благотворительные цели или, может быть, просто в пользу дамы, которая сидела за кассой и без улыбки принимала деньги. На пути через магазин беспошлинной торговли, где были выставлены сигареты в рождественской упаковке, мимо нее проходили люди. Некоторые толкали ее, но она не обращала на них внимания. Клара Йоргенсен шла неторопливо, не так, как обычно ходят люди в аэропорту, независимо от того, опаздывают они или нет; она медленно шествовала, уставив невидящий взгляд в пространство, слушая голоса, раздающиеся из громкоговорителя. Из-под крыши торжественным гимном лились названия далеких городов: Париж, Милан, Хельсинки, Сан-Франциско, такой-то и такой-то выход. Клара Йоргенсен слегка улыбнулась, сдала свою сумку человеку в белой рубашке и положила ключи на темно-синюю подставку. Протиснувшись через металлодетектор, она забрала свои вещи и тем же медленным шагом прошествовала мимо расположенных в ряд детских рисунков, посвященных прославлению лучшего в мире, крупнейшего аэропорта «Хитроу», центра пересечения множества линий воздушного сообщения; затем, смешавшись с толпой пассажиров, спокойно проследовала среди незнакомых людей через широкий просторный зал с желтыми номерами по обе стороны.
Она уселась у окна сразу за крылом самолета. Свернув плащ, положила его на полку вместе с сумкой, в которой везла гостинцы, и только тогда принялась читать книжку. Временами она поднимала глаза и окидывала быстрым взглядом припозднившихся пассажиров, все еще прибывавших на борт, как бы в надежде, что они пройдут мимо, позволив ей спокойно продолжать чтение книжки. Лишь спустя некоторое время пришел наконец пассажир, который занял соседнее кресло. Клара Йоргенсен не посмотрела на его лицо, но заметила, что он читает мужской журнал с парусными яхтами на обложке и что на нем яхтсменская обувь. Такой выбор ботинок показался ей для зимнего времени очень странным, наверняка в них у него должны мерзнуть ноги. Но ей понравились его руки, и она долго на них смотрела. Они были загрубелыми, с толстыми пальцами, и выглядели неуместно на обложке глянцевого журнала.
— Как его звали, я что-то забыл?
Она вздрогнула, неожиданно услышав над ухом хрипловатый голос. Очевидно, он заметил, как она косится на его обувь.
— Кого?
— Вот этого самого. Я забыл, как его звали. Он кивнул на роман у нее в руках, который она перечитывала вот уже в четвертый раз.
— Сантьяго, — ответила она. — Ты его читал?
— Читал, — сказал он. — Благо книжица небольшая.
Только тут она чуть приподняла голову и взглянула на него. Она увидела загорелое лицо и ярко- голубую рубашку. Клара Йоргенсен подумала, что у него говорящие глаза и еще почему-то у нее мелькнула мысль, как, интересно, выглядит такой вот уверенный мужчина, когда он плачет.
— Ты давно в пути?
— С самого рождения, — ответила она.
Он улыбнулся:
— Я про теперешнюю поездку.
— Нет. Всего лишь из Лондона.
— И что же ты делала в Лондоне за неделю до Рождества?
Она захлопнула книгу, оставив палец вместо закладки между страницами.
— Ходила по книжным магазинам. Пила чай. Гуляла.
— А как насчет рождественских подарков?
— Кое-что купила. В основном книжки.
Наступило молчание, и она уже было решила вернуться к своей истории, но передумала и спросила:
— Ну а ты? Откуда летишь?
— С Карибского моря, сказал он.
— А точнее?
— Из Венесуэлы.
— Это, кажется, рядом с Колумбией, да?
— Да. К востоку от Колумбии, к северу от Бразилии, к югу от Карибского моря.
— И чем же занимаются в Венесуэле за неделю до Рождества?
Он опять улыбнулся.
— Плавают по морю. Во все времена года.
— Значит, ты — моряк?
— Да. По мне заметно?
— У тебя обветренное лицо.
— До сих пор?
— Да. И где же ты плаваешь?
— У маленького острова возле побережья.
— Хорошо там?
— Очень хорошо.
— И красивые закаты?
— Ужасно красивые.
Она сделала губки бантиком и отвернулась к окну. Облака за ним украсились розовыми краями. Она вдруг подумала, что он, наверное, гораздо выше ее ростом и, возможно, намного старше. Руки у него были,
