«Богатством своим человек выкупает жизнь свою, а бедный и угрозы не слышит», «Имение богатого — крепкий город его, и как высокая ограда в его воображении» (Пр. 13, 8; 18, 11) и другие подобные высказывания в глазах современного читателя выглядят плоскими и банальными. Однако не следует спешить с осуждением, тем более с высот совершенно иной системы моральных ценностей и норм, ибо, во-первых, древневосточной «литературе мудрости» свойственна «неразмежеванность житейской прозы и высокого восторга мысли» [4, с. 152] или, точнее, признание «житейской прозы» быть достойным объектом «восторга мысли», а во-вторых, не столь уж житейской была эта проза. Доказательство тому — сложные раздумья о богатстве, отнюдь не признаваемом безусловным добром, ибо оно не замена праведности, и поэтому: «Надеющийся на богатство свое упадет; а праведники, как лист, будут зеленеть» или «Доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота» (Пр. И, 28; 22, 1) и другие, и не менее сложные размышления о бедности, отнюдь не признаваемой безусловным злом, ибо «Лучше бедный, ходящий в своей непорочности, нежели (богатый) со лживыми устами и притом глупый» (Пр. 19, 1).
«Древний восточный книжник уважает труд и глубоко презирает праздность» [4, с. 158], и подтверждение тому — горькие упреки отца сыну: «Ты, бродящий без дела по людным площадям» и восхваление им трудолюбия и усердия как единственного пути к успеху и благополучию, включающее даже элементы «соревнования»: «Твой товарищ, твой соученик — ты не сумел его оценить. Почему ты не стараешься его превзойти?» [68, с. 28–30]. Неутомимыми «тружениками» предстают боги и цари, а жизнеописания египетских вельмож изображают их только в «трудах» — военачальниками в походах, царскими администраторами в номах, управляющими в своих хозяйствах и т. д., причем эта «трудовая», деятельная сторона их жизни покрывает ее полностью, без «остатка» [62, с. 57 и сл.]. Но не противоречит ли такому выводу о признании древневосточным человеком трудолюбия позитивной ценностью известное ветхозаветное речение: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю», нередко интерпретировавшееся как выражение отрицательного отношения древневосточного человека к труду. Однако любое высказывание должно быть рассмотрено в общем своем контексте (см. гл. VII), смысл которого, в данном случае, как раз наоборот, в утверждении, что сотворенный Йахве первочеловек стал человеком лишь тогда, когда он вкусил от «дерева добра и зла», когда его уделом стали рождение в муках и смерть, Любовь и труд. Поэтому автор книги «Экклесиаст», провозгласивший относительность многих ценностей, не сомневается в позитивной ценности труда и трудолюбия:
В древнеегипетской, шумеро-вавилонской, ветхозаветной и других системах моральных ценностей и норм трудолюбие предстает одной из высших ценностей. Труд, преимущественно как занятие животноводством и земледелием, признается высшей моральной ценностью и нормой также в зороастризме: «Творец создал тебя для (доли) скотовода и мирного пастуха» [П8, 2, с. 61; 29, 6].
«Главная доблесть персов — мужество», подчеркивает Геродот (I, 136), и, как бы подтверждая сказанное отцом истории, Дарий I с гордостью говорит о себе: «Как военачальник я — отличный военачальник… как всадник я — отличный всадник. Как стрелок из лука я — отличный стрелок из лука…» [118, 2, с. 37]. Вполне возможно, что в других древневосточных системах моральных ценностей и норм оппозиция «доблесть — трусость» не занимает столь высокого места, как в зороастризме, но проявленная в военных походах отвага и доблесть отмечается в жизнеописаниях египетских вельмож Древнего и Нового царств: Пиопинахт (XXIV–XXIII вв. до н. э.) сообщает: «Я обратил в бегство и уничтожил людей среди них вместе с отрядом войска» [118, 1, с. 27], а тысячу лет спустя Яхмос скажет о себе: «Я был храбр» (там же, с. 63). Важнейшие достоинства Гильгамеша — его отвага и храбрость, которые считаются также свойствами, отличающими праведника от нечестивца, ибо: «Нечестивый бежит, (когда) никто не гонится за ним, а праведник смел, как лев» (Пр. 28, 1).
Важными позитивными качествами признавались скромность, кротость и смирение, которым противостоят негативные — высокомерие, гордыня и строптивость. «…Я не гневался!., я не был груб с другим!., я не надменничал!… я не отличал себя от другого!», — говорится в «негативной исповеди» 125-й главы «Книги Мертвых» [99, с. 72–73], содержащей формулы, произносимые умершим, его
Эти же пороки осуждаются в вавилонских текстах
Резкое осуждение высокомерия и гордыни и восхваление смирения и кротости пронизывают всю книгу Иова, в которой в ответ на призыв жены восстать, протестовать против вопиющей несправедливости, проявленной по отношению к нему, Иов вопрошает:
утверждая тем самым безусловный примат смирения и покорности, особенно в сочетании с правдивостью и в противопоставлении лжи.
«…Я не лицемерил!.. я не лгал!.. я не был глух к правой речи!», — заверяет в упомянутой «негативной исповеди» представший перед судом Осириса [99, с. 72], ибо ложь, неправда это не только зло, но и нарушение того миропорядка, в основе которого лежит
