то сумеешь прочесть в своей душе ответы на все вопросы. Ведь мы знаем всё — и еще до того, как кто-нибудь заговорит с нами об этом. Жизнь учит нас ежесекундно, и тайна — в том лишь, чтобы признать, что и в повседневности нашей мы можем быть мудры, как Соломон, и могущественны, как Александр Македонский. Однако нам дано понять это, когда мы должны обучать кого-нибудь и пускаться в такие рискованные странствия, как то, что мы с тобой только что совершили.
Не бывало еще в моей жизни прощанья столь неожиданного. Тот, с кем возникла такая прочная связь, тот, кто, казалось, вместе со мной дойдет до цели, бросал меня на полпути с закрытыми глазами, в пропахшем машинным маслом железнодорожном тупике.
— Я не люблю говорить «прощай», — продолжал Петрус, — ибо чувствителен, как все итальянцы. Закон предписывает тебе отыскать свой меч в одиночку — так, и только так ты сумеешь уверовать в собственное могущество. Все, что надо было тебе передать, я передал. Остается только упражнение Танца, которому я научу тебя сейчас, с тем чтобы ты сделал его завтра, на церемонии.
Помолчал и добавил:
— Пусть все, что должно прославиться, прославится в Господе. Теперь можешь открыть глаза.
Петрус сидел на буфере тепловоза. Мне ничего не хотелось говорить, ибо я тоже был чувствителен — как все бразильцы. Ртутная лампа, освещавшая нас, заморгала, и где-то в отдалении послышался гудок, извещавший о скором прибытии поезда.
Тогда Петрус показал мне
— И вот еще что, — добавил он, словно желая что-то прочесть в самой глубине моих глаз. — По окончании первого моего паломничества я написал огромную картину, где было изображено все, что происходило здесь со мной. Это — путь обычных людей, и ты, если захочешь, можешь сделать то же. Не владеешь кистью — сочини повесть или музыку к балету. И тогда люди — независимо от того, где они находятся, — смогут пройти Путем святого Иакова, Млечным Путем, Дивным Путем Сантьяго.
Показался поезд. Петрус махнул на прощанье и скрылся меж стоящих на путях вагонов. Я же остался сидеть, слушая грохот колес по стальным рельсам и пытаясь постичь тайну Млечного Пути, чьи звезды привели меня сюда и безмолвно сопровождают одиночество — неизменный и всеобщий удел человеческий.
В записке, обнаруженной мною наутро, значилось только: «7 ВЕЧЕРА. ЗАМОК ТАМПЛИЕРОВ».
Весь остаток дня я бесцельно прослонялся по городку, не менее трех раз пройдя его из конца в конец и поглядывая на видневшийся вдалеке замок, где мне предстояло быть вечером. Орден тамплиеров, или рыцарей Храма, всегда сильно волновал мое воображение, а замок в Понферраде был не единственным следом их пребывания здесь, на Пути Сантьяго. Орден, созданный по воле девяти рыцарей, решивших не прекращать свои крестовые походы, довольно скоро распространил свое влияние на всю Европу и в начале нашего тысячелетия произвел подлинный переворот в обычаях и нравах. В то время как значительная часть тогдашней феодальной знати мечтала лишь обогатиться за счет своих данников и крепостных, рыцари Храма отдавали свои жизни, свое состояние и свою воинскую доблесть одному делу — защищали паломников на пути в Иерусалим и в этом пытались обрести идеал духовности, которая должна была помочь им в поисках мудрости.
В 1118 году Гуго де Пейн и восемь его товарищей, собравшись во дворе заброшенного замка, принесли клятву любви к человечеству. Спустя два столетия во всех концах света уже существовало более пяти тысяч обителей, сумевших объединить то, что прежде казалось несовместимым, — воинскую службу и религиозное служение. Благодаря доброхотным даяниям членов ордена и пожертвованиям тысяч паломников орден в самом скором времени стал сказочно богатым, причем не раз помогал деньгами христианам, ограбленным мусульманами. Столь велика и безупречна была честность рыцарей Храма, что короли и титулованная знать поручали им хранить свои сокровища, а в странствия отправлялись с документом, удостоверявшим наличие этих средств. Бумагу эту в любом месте, где имелась обитель храмовников, можно было обменять на звонкую монету. Так появились векселя, которые и поныне у нас в ходу.
А благочестие тамплиеров в свою очередь помогло им постичь ту самую Великую Истину, о которой прошлой ночью толковал мне Петрус: «В доме Отца Моего обителей много». Они пытались положить конец религиозным распрям и объединить три важнейших законоучения, зиждущихся на принципе единобожия, — ислам, иудаизм и христианство. И строили свои часовни с круглым куполом, подобным тому, что венчал храм царя Соломона, с восьмиугольными стенами мусульманских мечетей и с нефом, характерным для христианских соборов.
Однако вскоре тамплиеры, как и всё, что немного опережает свое время, начали вызывать подозрения. Богатству их и экономическому могуществу стали завидовать монархи, религиозная открытость встревожила католическую церковь. И в пятницу 13 октября 1307 года Ватикан и основные европейские державы осуществили одну из самых грандиозных полицейских операций средневековья — ночью первые лица ордена были схвачены и отправлены в тюрьму. Их обвинили в том, что они поклонялись сатане, клеветали на Иисуса Христа, служили черные мессы, перераставшие в разнузданные оргии, и практиковали содомский грех. Последовала череда пыток, отречений, предательств — и в итоге Орден Храма был стерт со страниц средневековой истории. Сокровища его были конфискованы, уцелевшие рыцари рассеялись по белу свету, а последний его гроссмейстер Жак де Моле — сожжен заживо на парижской площади. Перед казнью он попросил, чтобы его обратили лицом к колокольням собора Нотр-Дам.
Испания же, которая в это самое время вела борьбу за отвоевание Иберийского полуострова от мавров — Реконкисту, — сочла возможным дать приют тамплиерам, стекавшимся сюда со всей Европы. И вскоре рыцари Храма вступили в другие испанские рыцарские ордены, среди которых Орден Сантьяго отвечал за безопасность пути паломничества.
Вот какие мысли проносились у меня в голове, когда ровно в семь вечера я вошел в главные ворота старинного Замка Храма, где была мне назначена встреча.
Никого. Я прождал полчаса, куря одну сигарету за другой, пока не решил, что перепутал — церемония назначена на семь утра, то есть завтра. Но в тот миг, когда я собрался уходить, появились двое юношей с голландским флагом в руках и с вышитыми на одежде раковинами — символами Пути Сантьяго. Они подошли ко мне, мы обменялись несколькими словами и поняли, что ждем одного и того же. Я с облегчением убедился, что ничего не перепутал.
Каждые пятнадцать минут приходил новый гость — австралиец, пятеро испанцев, еще один голландец. Если не считать нескольких вопросов о времени церемонии, — оказалось, не я один мучился сомнениями, — беседы мы не вели. Присев все вместе в полуразрушенном дворике, где в старину хранили съестные припасы, мы решили ждать, что же за всем этим воспоследует. Даже если ждать придется еще один день и одну ночь.
Но поскольку ожидание все длилось, все же завязался разговор о том, кто по какой причине явился сюда. Вот тогда я и узнал, что Путь Сантьяго используют различные ордены, в большинстве своем связанные с Традицией. Собравшиеся здесь люди прошли через множество испытаний и обрядов инициации, которые я, впрочем, узнал давным-давно, в Бразилии. Так что высшую степень
И примерно в 8:45, когда мы собрались наконец поговорить о жизни каждого из нас, раздался удар гонга. Он донесся из бывшей часовни замка. Туда мы все и направились.
А то, что предстало нашим взорам, производило сильное впечатление. Часовня — или то, что еще оставалось от нее, ибо она являла собой почти сплошные развалины, — была освещена многочисленными факелами. Там, где некогда высился алтарь, стояли в ряд семеро в стальных шлемах и кольчугах, с мечами и щитами в руках. У меня перехватило дыхание: показалось, что время потекло вспять, и единственное, что вернуло меня к действительности, была наша собственная одежда — джинсы и рубашки с вышитыми на них раковинами.
Даже в тусклом свете факелов в одном из семерых тамплиеров я узнал Петруса.
— Подойдите к своим наставникам, — произнес тот, кто казался старше других. — Смотрите только им в глаза. Разденьтесь и получите новую одежду.
Я направился к Петрусу и взглянул ему в глаза. Он пребывал в некоем трансе и вроде бы не понял, кто стоит перед ним. Однако в глазах его я прочел печаль — ту самую печаль, что звучала в его голосе прошлой ночью. Сбросил с себя одежду, и Петрус протянул мне черную надушенную тунику, свободно ниспадающую с плеч. Я подумал, что у одного из этих наставников должно быть больше одного ученика, но у кого именно — проверить не смог, потому что не сводил пристального взора с Петруса.
Первосвященник велел нам выйти на середину часовни, а двое рыцарей принялись очерчивать магический круг, освящая его заклинаниями:
—
И вскоре, суля нам необходимую защиту, круг замкнулся. Тут только я заметил, что четверо были облачены в белые туники, что означало — они принесли обет полного целомудрия.
— Амидес, Теодониас, Анитор, — провозгласил первосвященник. — Силою ангельской, Господи, облачаюсь я в одежды спасения, и пусть все, чего я ни пожелаю, станет явью по воле Твоей, трижды священный Адонай, да будет царствие твое вечным. Аминь.
И он набросил на кольчугу белый плащ, на плече которого был вышит красный крест Ордена Храма. Прочие рыцари последовали его примеру.
Было ровно девять — наступил час Меркурия, божественного вестника. И снова стоял я в центре круга Традиции. В часовне воскурялись благовония — росный ладан, базилик, мята. Началось большое заклинание, произносимое всеми рыцарями:
— Великий и могущественный царь Н., правящий по воле Всевышнего над всеми духами горними и дольними, и в особенности — над Адским Орденом Владычества Восточного, заклинаю тебя
Глубочайшая тишина осенила всех нас, и, даже не видя, мы почувствовали присутствие того, кто был вызван. Таково было освящение Таинства, знак, позволяющий продолжать магические ритуалы. Мне доводилось сотни раз участвовать в подобных церемониях, и результаты их бывали куда более ошеломительными, нежели в этот час. Но, должно быть, часовня в замке Храма подхлестнула мое воображение, ибо я был уверен, что вижу, как парит в левом углу часовни нечто вроде никогда прежде не виданной мною птицы в блестящем оперении.
Первосвященник, не заступая за магическую черту, окропил нас водой. Потом священной тушью вывел на полу 72 имени, которыми в Традиции зовется
