строки Розенбаума: Предохранитель - вниз до упора, Очередь от живота…
Хорошая песня, а вот Розенбаум то ли ни знал, то ли забыл, что 'вниз до упора' - одиночный огонь…
Кое-кто справа и слева молился, целовал нательные крестики. Большинство просто ждали - неподвижно, с напряжёнными лицами. Верещагин ещё раз осмотрел сотню - не пролез ли кто из пионеров? Десять минут назад вернули аж шестерых, тарившихся в неразберихе перед наступлением среди дружинников. Нет, вроде никого.
Справа приткнулся Пашка. Указал на подошедшую технику. Верещагин кивнул, глянул на вестового. Чуть не спросил: 'Может, останешься?' - и понял, что после такого вопроса Пашка навсегда перестанет с ним говорить.
- Держитесь на флангах, - сказал Верещагин подошедшим командирам 'шилок', - ты - в тылу, - кивнул он БМПшнику. - Твоя бандура пойдёт в цепи, - обратился он к командиру самоходки. - От гранатомётов прикроем, как можем, не волнуйся… Давайте по машинам.
Несколько красных ракет со свистом и воем взлетели за позициями защитников.
- Пора, - сказал Верещагин, вставая на колено. Вокруг зашевелились. - Басс, давай.
Молодой парень из сотни Басаргина - с повязанным поверх снаряжения бело-голубым шарфом - вскочил на баррикаду и великолепным ударом ноги отправил вперёд, в сторону вражеских позиций, туго накачанный футбольный мяч…
- За мной, вперёд, в бога душу мать!!! - заорал Верещагин, вскакивая. - Вперёд, пока они свои кишки собирают! Ура-а-а-а!!!
- …рррраааааа!.. - отозвались по фронту сотни глоток.
Атака на Северный район началась.
От укреплений врага дружину отделало около ста метров развалин. Среди них кое-где лежали трупы, но немного. Оконные проёмы дома впереди были заложены мешками с песком, торчали стволы - в том числе крупнокалиберных пулемётов. Здание вяло горело, во многих местах было разрушено, и в ответ на бешеную стрельбу атакующих выстрелы раздались не сразу. Гранатомётчики били по видимым амбразурам.
- Вперёд! - ещё раз, слышно уже только тем, кто был ближе, прокричал Верещагин.
'Всё,' - коротко, словно с обрыва прыгая, подумал Пашка, устремляясь за ним. Почему-то казалось главным, чтобы его не убили в этих развалинах. Словно в самом здании случиться уже не могло ничего страшного…
Кто-то сделал ему 'ступеньку', и Пашка прыгнул внутрь через горящие мешки. Внутри тоже всё горело, и первое, что он увидел - оскаленное лицо польского солдата, сидящего у стены с автоматом поперёк колен. Солдат тоже горел.
Но в атакующих почти тут же начали рубить в упор, с каких-то двадцати шагов, от внутренних дверей, в ответ они тоже открыли огонь. Пашка стрелял из своего АК-104, прижавшись к стене, фактически убеждённый, что сейчас его убьют - но в какой-то миг огонь дружинников 'забил' вражеский, и кто-то (непонятно - кто, да и неважно) крикнул:
- Вверх, скорей, пока не очухались!
Лестницы загудели от шагов. Стреляли друг в друга почти в упор, и Пашка видел во всех деталях лица врагов на лестничной площадке одним этажом выше - площадке широкой, как танцзал (дом, наверное, был элитным) и тоже перегороженной баррикадой из мешков. Бежавший рядом с Пашкой дружинник согнулся и полетел вниз через перила. Кто-то стрелял картечью, выстрелы 'сайги' рвали уши в замкнутом пространстве. Слева обрушились перекрытия, вместе с ними падали, крича, люди - непонятно, кто… Атака почти остановилась, черноволосый дружинник с непокрытой головой, хрипя от напряжения, оттаскивал вниз раненого друга… Под ноги Пашке рухнул ещё один дружинник - вопя от боли; из обеих ног выше колен у него выбрызгивала кровь. По лестнице, разрываясь на подскоках, катились ручные гранаты… но сверху совершенно неожиданно ливнем брызнули по обороняющимся пули - это подоспели другие группы, прорвавшиеся соседними лестницами. На площадке началась рукопашная, поляков зажали с двух сторон. Всё затягивали дым и пыль, Пашка отбиваясь автоматом от чьего-то тычущегося штыка, сумел поднырнуть под лезвие, выстрелил в упор в живот, в жилет…
Они ворвались на второй этаж, растекаясь по коридорам. Дружинники шли по стенам, беря на прицел дверные проёмы, бросали внутрь ручные гранаты, врывались следом за разрывами, накрест поливая свинцом стены, углы, пол и потолок - из трёх-четырёх стволов одновременно. Делалось всё это в бешеном темпе, к окнам тут же ложились снайпера и пулемётчики и открывали огонь по соседним зданиям, поддерживая штурмующих их товарищей. То тут то там всё чаще и чаще из окон вывешивались чёрно-жёлто-белые флажки - знаки того, что ещё одно здание взято русскими.
- Не стреляйте, сдаюсь, сдаюсь! - крик по-русски.
Очередь в живот, пинок в голову. Сдающихся тут нет, нет, не может быть. Те, кто жив, стреляют в ответ…
Пулемётное гнездо на стыке двух коридоров отбивалось сразу из трёх стволов. Пашка упал на живот за какой-то колонной, стрелял в ответ, пули с хрустом пробивали дешёвый гипсолит, крашеный под мрамор, носились, потеряв направление, туда-сюда… Гнездо накрыли двумя гранатомётами; один из его защитников - без обеих ног - долго, трудно стонал где-то под мешками, из которых просыпался удивительно чистый, золотисто-сухой песок. Он засыпал кровавые лужи на мозаичном полу. Стонущего никто не искал - было много своих раненых…
Верещагина Пашка нашёл в одной из комнат, где он, сидя на идиотски огромной кровати-сексодроме, разговаривал с Басаргиным. Кто-то ещё - в углу - жадно пил воду, всё ещё тёкшую из фигурного крана.
- Живой? - надсотник засмеялся. - Здорово, а то мне сказали, что тебя убили, на лестнице…
- Не меня, - ответил Пашка, вешая автомат на плечо. 'Не меня, - подумал он, - значит - ещё кого-то,' - мысль не испугала и не удивила. - Пить дайте.
Ему протянули фляжку. Верещагин встал:
- Всё, идём дальше, скорей!
Штаб генерала Новотны был почти разрушен прямым попаданием 203-миллиметрового фугаса. Подожжённые гранатомётчиками, в улице горели бронемашины и автомобили штаба. Обе 'шилки', выйдя на перекрёсток, густо простреливали счетверёнными 23-миллиметровками усеянную бегущими поляками улицу. БМП осталась где-то сзади, подбитая ракетой, а на броне 'гвоздики' Верещагин подъехал ближе к развалинам, из которых кое-кто всё ещё продолжал отбиваться. Пули густо защёлкали по самоходке.
- Дай им! - крикнул надсотник в приоткрытый люк и зажал уши.
Вумп! Часть ещё стоявшего дома обрушилась внутрь, из окон шарахнуло пылью и дымом, послышался мучительный крик:
- Ооооо матка бозка-а-а!..
- Сдавайтесь! - крикнул надсотник, поднося к губам поданный Пашкой невесть где взятый мегафон.
- Нас всё едно вобьют! - крикнул кто-то из развалин на ломаном русском.
- Сдавайтесь! - повторил Верещагин. - Никого из сдавшихся не тронем! Слово офицера!
- Кто ты такой?
- Надсотник РНВ Верещагин, командир дружины! - ответил надсотник. - Повторяю - слово офицера, что, если вы сдадитесь в течении пяти минут - никому из вас не будет причинено вреда! Время пошло!
Впереди снова началась стрельба, но возле штаба было тихо. Только трещали пожары.
- Заряжай, - сказал Верещагин в люк.
- Давно, б…я, заряжено, - ответили оттуда. - Только б не сдались…
- Сдадутся. Это так - на всякий пожарный.
Подходила к концу третья минута, когда из полуобрушенного отверстия входа показался белый флаг.
Это было настолько неожиданно, что находившиеся на улице замерли. Верещагин, сам этого не осознавая, поднялся в рост.
- Сдаёмся! - крикнули изнутри. Кричали по-русски, очень чисто. - Выходим, не стреляйте! Пан генерал ранен, мы выводим его!
Дружинники встали по обе стороны выхода, взяв его на прицел. Соскочив наземь, Верещагин подошёл к ним.
- Бросайте оружие впереди себя!
- Стволы и финки бросать на снег, - заметил кто-то, разряжая патетическую серьёзность момента.
Из дыры с лязгом вылетел первый автомат…
…После сдачи тридцати двух офицеров и солдат ещё двое офицеров вывели высокого военного с забинтованными плечом и головой.
- А теперь горбатый, - сказал тот же голос. Кое-кто засмеялся, но большинство дружинников хранили серьёзное молчание.
Отстранив придерживавших его спутников, генерал Новотны посмотрел на надсотника с неожиданным глубоким интересом. Достал из кобуры и протянул Верещагину небольшой пистолет. Молча отдал честь.
- П64, - сказал Верещагин, осматривая оружие. Помедлил. И вернул пистолет генералу: - Проше, пан генерал. Ваша зброя.
Брови генерала шевельнулись. Он спрятал оружие в кобуру. Усмехнулся.
- Вы в плену. Вы и ваши люди, - сказал Верещагин. - У меня будет просьба… вы понимаете меня?
- Так, - кивнул Новотны. - Я вем руски.
- Хорошо… Так вот, у меня будет просьба, отказ её выполнить никак не повлияет на вашу судьбу или судьбу ваших людей. Сейчас вас отвезут в штаб. Вы не могли бы обратиться к тем из ваших людей, кто ещё сопротивляется - с приказом сдаться? Технические возможности вам предоставят… - увидев, как глаза генерала сузились, Верещагин сказал - без угрозы, даже с какой-то ленцой: - Право, пан генерал. Это не ваша война. Мне жаль, что вы, поляки, не можете этого понять.
Генерал обмяк. Что-то тихо сказал стоящему рядом офицеру. Тот отдал честь и обратился к Верещагину:
- Пан генерал согласен сделать это. Но хорваты… они могут не подчиняться такому приказу.
- Мы их убедим, - усмехнулся Верещагин. - Скажите господину генералу, что я благодарен ему за согласие…
…- И какого чёрта? - буркнул Земцов, запрыгивая на броню САУ рядом с командиром. - Ты говорил с ним, как в кино. Как будто…
- Сергей, Польша никуда не денется, - ответил Верещагин, проверяя автомат. - Она будет нашим соседом. И теперь, когда мы победили, мы можем
