Он повторил вопрос по-английски и увидел, как здоровенный, огромный, как бык, негр посерел.
- Ясно, - сказал надсотник. - Этих семерых - в тыл. Парня перевяжи, - кивнул Верещагин фельдшеру на раненого в бедро солдата. - А это, - он повернулся к собравшимся дружинникам, - вот это, - сержант Лобума. Тот, который замучил Димку.
Отвернувшись, надсотник пошёл в здание.
Позади послышался дикий визг…
…Полковник Палмер лежал там, где его настигла пуля Верещагина. Надсотник, встав рядом, долго смотрел на перекошенное лицо полковника, на разбрызганный из раздробленного выстрелом в упор черепа мозг. Вздрогнул - подошёл Земцов.
- Девяносто шесть убитых, - сказал он, садясь на прилавок, - двадцать пять раненых пришлось отправить в госпиталь. Соседи тоже вышли на рубежи. Хороший день.
- Хороший, - кивнул Верещагин. - Северный район наш.
Вошедший цыган молча поставил на прилавок отрезанную голову негра - искажённое ужасом лицо оставалось по-прежнему серым, обоих глаз не было.
- Вот, - сказал он. - Это за мальчишку… И сотника нашего сегодня убили…
- Да, - снова кивнул Верещагин. - Убили, и Северный район наш. Наш.
И, нагнувшись, он накинул на голову полковника Палмера край брошенной кем-то куртки.
ОСЕННИЕ ИГРЫ
- Да вы что, фигурально выражаясь, одурели?! - лицо женщины в белом халате сделалось уже окончательно сердитым. - Не пущу я вас к нему, не мечтайте и не надейтесь!
- Женщина. Милая, - Верещагин прижал руку к груди. - Ну мне что ваш госпиталь - штурмом брать? Не умею я свои госпиталя штурмовать…
- А я не умею вам объяснить - слов не хватает! - что у мальчика вам делать нечего, - отрезала врач. - Кстати, что у вас с рукой?
- Перелом, - ответил надсотник и мрачно оглядел развалины госпиталя - перенесённого в подвалы. - Не пустите?
- Нет, - отрезала врач и, безапелляционно повернувшись к офицеру спиной, пошла прочь.
- Так, - столь же коротко и безапелляционно сказал Верещагин и орлиным взором окинул покалеченный парк. Буквально через несколько секунд его взгляд упал на греющихся на сентябрьском (практически ещё летнем) солнце двоих дружинников своего отряда.
Раненый офицер в сером больничном халате и тапках на босу ногу шествовал по коридору, неся перед собой забинтованную руку. Его лицо выражало стоическое терпение. В конце концов офицер остановился - очевидно, устав от кровопотери и интенсивного движения - возле дверей какой-то палаты. Вид у него был настолько убитый, что спешившая мимо медсестра - по виду, недавняя старшая школьница - затормозила и сказала тихо:
- Давайте я помогу дойти… вам в какую палату?
- Ничего, ничего, дочка, - прерывающимся голосом отозвался офицер, буквально на глазах дряхлея лет до пятидесяти, - я сам, ты иди, иди… - и, едва медсестра неуверенно пошла дальше, прытко метнулся в палату, ногой закрыв за собой дверь.
В палате было не меньше десятка 'лежачих'. Кое-кто даже в сознании и достаточно бодрый - к ним офицер и обратился:
- Ш-ша, мужики… Тихо. Где мой вестовой?
- Мальчишка-то? - начал один из раненых, верхняя часть тела которого была закована в гипсовый корсет. - Он…
- Вижу, - поднял руку Верещагин (это был он), - спасибо.
Пашка лежал около стены - под капельницей. Когда надсотник подошёл и присел рядом на корточки, то сперва испугался - глаза мальчишки, открытые, были сонными, как тогда. Но потом Пашка сморгнул муть, вяло, но радостно улыбнулся и пошевелил пальцами руки, в которую уходил шланг (не одноразовый, старый резиновый). Зашевелил губами.
- Тихо, молчи, ты что?! - офицер поднёс ладонь к его губам. - Молчи, не говори! - он видел, что бинты на шее Пашки помечены красным. Мальчишка мигнул. Снова улыбнулся. Выпростал из-под одеяла вторую руку, коснулся бинтов на руке офицера, шевельнул бровями. - Да, сломал всё-таки, - кивнул Верещагин. - Ты в него влепил, ну, тут я тоже подсуетился - и прямо в лоб ему. Ребята к тебе тоже собирались, они потом тебе яблок принесут… - Пашка опять улыбнулся. - Там ничего страшного, ты быстро поправишься. Крови потерял много, а заживёт быстро. Пашка, - офицер нагнулся к мальчишке, - ты меня спас. Если б не ты - он бы как раз этой пулей мне в голову.
Губы мальчишки шевельнулись. Надсотник угадал такое знакомое: 'Ой, да ну, Олег Николаевич…' - и встал, чтобы мальчишка не увидел его слёз.
Но Пашка и так уже 'уплывал'. Глаза его опять затуманились, он опустил веки. жачих'ыло не меньше десятка ' до пятидесяти, рытко метнулся в палату, ногой закрыв за собой дверь.двоих дружинников своего отр
- Спит, - сказал надсотник. Обернулся к раненым и вздохнул: - Просто спит…
- Кгхм, - сказала стоящая в дверях главврач. За её спиной маячила с ехидным лицом та самая медсестра. - Прррошу наружу.
- Смешно, - сказал Верещагин и вдруг засмеялся на самом деле - тихо, но так искренне, что лежавшая рядом женщина тоже не удержалась от смеха и спросила:
- О чём ты?
- Никогда не думал, что сломанная рука так мешает этому делу.
- Как ты меня нашёл? - спросила она.
- Да очень просто… - надсотник вздохнул. - Шёл - гляжу - то самое место. Сразу всё вспомнилось… Потом вспомнил и про адрес, ты мне называла.
- А ты не зашёл, - сказала она, переворачиваясь на спину. Добавила: - А я тебя сразу узнала. Ты ничуть не изменился.
- Врёшь, Лена, - усмехнулся Верещагин. - Я стал седой и умный.
- Ну, дураком ты и тогда не был… Я сразу внимание обратила - такой странный, загадочный…
- Это у меня наверное опять денег на сосиски не хватало, - заметил Верещагин, проводя здоровой рукой по волосам женщины. Это странным образом не выглядело лаской - просто движение.
- Не смейся, - строго сказала женщина, чуть отстраняясь. - Я терпеть не могла, когда кто-то стоит и сопит над ухом. Да ещё шуточки отпускать начинает. А в сто раз хуже - 'серьёзно критиковать'… фэ! - издала она смешной звук.
- И поэтому ты носила свисток, - тоже оживился Верещагин. - Поглядела на меня через плечо, вздохнула тяжело и устало так спросила: 'Мне свистеть, или сам уйдёшь?'
- А ты помнишь, что ты сказал? - засмеялась Елена. - Брови поднял и говоришь: 'Впервые слышу, что милиция идёт на свист.'… Я о тебе потом часто вспоминала.
- А я о тебе нет, - сказал надсотник. Женщина хмыкнула:
- Честно по крайней мере.
- Как есть… А где твой муж? Я видел фото на серванте.
- Он погиб в начале лета. Был ополченцем, - коротко ответила Елена.
- А сын? - продолжал спрашивать надсотник, глядя в потолок, на котором проявились рассветные тени.
- Откуда ты про это-то знаешь?
- Что в доме есть мальчишка - видно сразу.
- Да… Он пионер. Никогда не думала, что ещё услышу это слово.
- Сколько ему?
- Двенадцать. Зовут Димка.
- Как?
Верещагин привстал. В голосе Елены прозвучало удивление:
- Дмитрий… Что с тобой?
- Нет, ничего, - офицер опустил голову на подушку. - Так.
- А у тебя есть дети? - помолчав, спросила женщина.
- Нет. Никого.
- Ты же рассказывал, что у тебя есть девушка. Тогда рассказывал, я ещё удивилась и даже обиделась - вот нахал…
- Нет. Уже тогда не было.
- Бросила? Или ты бросил?
- Она погибла, - надсотник закинул здоровую руку под голову. - А чем ты занимаешься… в смысле - сейчас?
- Я работаю в школе. Недавно открылась снова… в подвале. Рисование преподаю.
- Значит, сбылась твоя мечта?
- Не совсем. Я хотела стать художником… А ты кем был?
