пробормотав - угрожающе, но под нос.
- Дадим Просто, Дю и две Машуте, - подал голос Серёжка, щурившийся на солнце, как котёнок - как будто и не он только что заморозил взглядом Тугрика. - Маш, слышишь?
- Слышу, - кивнул послушно похожая даже сейчас на куколку одиннадцатилетняя девочка. - Только можно я не буду около украинского штаба ставить? Там правда хорошие люди. Никогда не лезут и всегда по-доброму. Серёжка, можно?
- Не ставь, - хмуро ответил Серёжка.
- Я поставлю, - спокойно вызвался Дю - высокий, похожий на мальчишку-викинга из книжки, парень 13-14 лет.
- Нет, - отрезал Серёжка. - Никто там ставить не будет.
- Ясно, - так же спокойно сказал Дю.
Полусидя около стены, Боже смотрел в снятый сепаратор глушителя, как в подзорную трубу.
- Что видишь? - поинтересовался Серёжка, усаживаясь рядом со скрещенными ногами и подбрасывая футбольный мяч - когда-то чёрно-белый, а теперь чёрно-серый или даже чёрно-чёрный. Боже пожал плечами. - Конца войны не видно?
- 'Сибиряки' идут, - сообщил черногорец, опуская 'трубу'. - Играть будете?
- Конечно, - Серёжка плавным движением встал, одновременно подбросив и снова поймав мяч. - Слушай, чего ты с нами не играешь? У вас же хороший клуб. Этот. Црвена Звезда.
- Црвена Застава, - поправил Боже. - И не у нас, а у сербов. Не, неохота.
- Как хочешь, - Серёжка пару раз стукнул мяч коленом, свистнул и пошёл навстречу спускающимся по проходу между разрушенных трибун ребятам с улицы Героев-Сибиряков. Это могло показаться диким, но вот уже несколько недель в полуразрушенном 'Факеле' уцелевшие мальчишки и девчонки собирались по вечерам - гонять мяч. Настолько диким, что, когда Серёжка первый раз сообщил вечером, что идёт играть в футбол, Боже - тогда ещё не вполне оправившийся от контузии - думал, что ослышался.
А сейчас он сидел и думал, как это странно и смешно: сидеть во вражеском тылу на разваленном стадионе посреди разрушенного трёхмесячными боями города посреди сентябрьского вечера и смотреть, как полтора десятка оборванных мальчишек сговариваются, делятся на команды, канаются на палке… Он заученными, непроизвольно-быстрыми движениями собрал 'винторез' и, поднявшись на ноги, неспешно пошёл наверх - туда, откуда было видно окрестности. По опыту черногорец знал, что в такие минуты ставить 'на часы' кого-то из мальчишек бесполезно: они всё равно будет смотреть на поле, пока наступающая темнота позволяет различить мяч в ногах и над головами игроков.
Позади кто-то крикнул звонко:
- Игра! - и Боже, услышав тугой удар хорошо накачанного мяча под чьей-то ногой, на миг обернулся, чтобы увидеть, как Серёжка принимает пас головой и посылает мяч дальше - к импровизированным вражеским воротам, под правую ногу Змейса.
Боже положил винтовку на колено и устроился за каменным зубцом парапета.
Очередной вечерний матч начался.
Машуту нашёл Тугрик. Когда Серёжка прибежал из развалин, где наблюдал за позициями только что переброшенного сюда молдавского батальона, опробуя новую трофейную стереотрубу, то почти все уже собрались вокруг лежащего на земле тела девочки. Стояли молча, только Тугрик сидел рядом и плакал, размазывая по лицу грязь.
Серёжка остановился, словно с разбегу налетев на каменную стену. Нет, он и раньше видел такое, он не раз видел такое, но… но привыкнуть к этому было нельзя. Вернее, он больше всего боялся привыкнуть к этому, потому что это означало бы, что он уже не вполне человек. А оставаться человеком - это единственное, что ему оставалось, если можно так сказать. Он не хотел становиться таким, как Дю - способный взять из рук человека банку консервов и, когда тот повернётся спиной, всадить под лопатку тонкий заточенный штырь, до этого скрывавшийся в шве рукава - такой фокус бывшее 'юное дарование воронежской сцены', 'золотой голос' Коля Дюкин проделал уже раз двадцать, не меньше.
Но сейчас… Сейчас Серёжка смотрел и даже не понимал, что Машута голая и окровавленная, потому что синий от побоев манекен, лежавший на камнях, мало имел общего с прежней Машей…
- Это её… за мины? - тихо спросила Тонна, прятавшая на животе голову Лёшки.
- Хрена там! - вскрикнул Тугрик, весь трясясь. - Хрена то там за мины! Мины она поставила! Она мимо украинского штаба шла! Мимо этого грёбаного штаба! Вышли двое, позвали: 'Девочка, иди сюда,' - я их не видел раньше, этих двоих, ни разу. Она зашла… И всё. Когда я обратно… через три часа… она там, за старыми бачками, лежала… уже такая… - и он тихо завыл, кусая себе руки.
- Тише, Жек, тише… - попыталась его успокоить присевшая рядом Леди Ди. - Тише, Жека, ти…
- Вы ничего не понимаете! - вскрикнул Тугрик. - Ну вы же совсем ничего не понимаете, ничего-о-о!!! Для вас она была просто… просто девчонка! А для меня… для меня… - и он опять захлебнулся слезами, вырвался из рук девчонки и, падая, скатываясь вниз, громко плача, полез куда-то по развалинам трибун.
- Завтра я пойду, - сказал Боже и закрыл тело Маши мешком, на котором разбирал трофейный М60. - Погуляю там. Около кинотеатра. Где штаб.
- Я пойду с тобой, - сказал Серёжка. И повысил голос раньше, чем кто-то из зашевелившихся ребят и девчонок открыл рот: - И больше никого!
Машуту похоронили там же, где и всех остальных погибших ребят и девчонок из Сережкиного 'Штурма' - под трибунами, где рухнувшие перекрытия образовывали большую нишу, практически незаметную снаружи. Тут было уже семь могил - а точнее, кирпичных саркофагов, залитых сверху монтажной пеной, с маленькими фанерками, на которых были написаны короткие строчки.
Тугрик пришёл, но не подходил близко, только когда Гоблин положил последний кирпич, мальчишка вдруг коротко и тихо вскрикнул. Но потом стоял молча и, когда всё было закончено, вышел первым.
- Я иногда думаю - может, они правда мутанты? - сказал Серёжка Боже, когда они вышли наружу. В небе где-то над окраиной широко и размашисто перемещались огни, вспыхивали цветные пятна, слышался отрывистый грохот - шёл воздушный бой. - Как в книжке. Захватили людей и теперь ими командуют…
- Надо ребят увести на нашу сторону, - хмуро сказал Боже. - Да и мне пора возвращаться, я же почти дезертир. И ты уходи тоже.
- Ты можешь вернуться, когда захочешь, - сказал Серёжка без обиды. - И увести с собой ребят - кого захочешь. А я останусь.
- Я могу утащить тебя силой, - заметил Боже. Серёжка посмотрел на него весело:
- Попробуй, - предложил он со смешком. Боже подумал и согласился:
- Не буду. Завтра сможешь меня прикрыть, если что? Я буду стрелять сблизи, жаль, что у нас снайперок настоящих нет.
- Прикрою, - пообещал Серёжка. - Если что.
Тугрик стоял у пахнущей химией пирамидки уже полчаса. Впрочем, он не следил за временем, он говорил с Машей. И был уверен, что она слышит. И даже слышал, как она отвечает.
Жека, сказала она. И Женька Тугаринов улыбнулся.
Теперь он знал, что надо делать. И ему совершенно не было страшно.
Маша ждала его. Он не очень понимал - где. Но совершенно точно знал - там, где они будут вместе и где он скажет ей всё, что не смел сказать тут, потому что двенадцатилетние мальчишки не говорят такого одиннадцатилетним девчонкам.
Но там - там, наверное, будет можно. Главное - сделать всё правильно.
- Перебор, - капитан Мащенко бросил карты на стол.
- Играем ещ… - начал старший лейтенант Полынов. И осекся, удивлённо глядя в дверь. Пятеро других офицеров, лениво наблюдавшие за игрой - трое украинцев, турок и американец-инструктор - обернулись тоже.
- Это что за явление? - спросил один из украинцев.
В дверях стоял мальчишка. Невысокий, темноволосый, с грязными разводами на лице. Мальчишка улыбался радостно и светло. И сказал, кивая Полынову:
- Во, вы здесь… - обвёл остальных взглядом, - все. Это хорошо.
Мальчишка с натугой держал в руке связку - противотанковую РКГ, два двухсотграммовых брикета тола и две старых РГ-42. Кольцо из одной было выдернуто, и мальчишка второй рукой придерживал скобу предохранителя.
- Вэр из э вотчер? - спросил, поднимаясь, американец - он, надо отдать ему должное, первым понял, что происходит. - Тчасовой…
- Я ему бритвой горло перерезал, - охотно пояснил мальчишка. И кивнул на дверь, за которой раздался шум: - Во, бегут уже… Ну ничего… А я за вами, дяденьки. Вам пора.
- Куда? - ошалело спросил Мащенко, не веря, что это происходит на самом деле.
