Да, подумав как следует, лорд Эмсворт решил, что Белфорд всегда нравился ему. Вкусы у него здоровые, любит сельскую жизнь, никогда не сказал бы дурного слова про Императрицу. Пэру Англии пришло в голову, что деньги в этом мире достаются не тем, кому бы следовало. Почему какой-то свиноненавистник купается в золоте, а этот прекрасный молодой человек едва прозябает?
Мысли эти не только огорчали бедного графа, они его озадачивали. Он не любил страданий, а тут понял, что после соответствующих сообщений его молодой друг будет страдать.
Сперва он решил сообщать не сразу. Поедят, поболтают, а уж потом, на прощанье, он заметит между прочим, что Анджелины деньги — под замком.
Обрадовавшись такому решению, он начал болтать.
— Наши сады, — сказал он, — сейчас особенно красивы. Мой садовник, Макалистер, человек нелегкий, вьющихся роз он не понимает, но простые, обычные… тут он мастер. Розарий…
— Как хорошо я его помню! — сказал Джеймс Белфорд, легко вздохнув и положив себе еще брюссельской капусты. — Именно там мы назначали свидания. Летом, по утрам.
Лорд Эмсворт поморгал — нет, так нельзя! — но Эмсворты не сдаются.
— Какие цветы были в июне! — снова начал он. — Оба мы не щадили ни зеленой тли, ни цветочных вшей, и пожалуйста! Истинный рай. Дамасские розы, эрширские…
— Анджела, — сказал Джеймс Белфорд, — прекрасно их оттеняет. Цветы — не цветы, когда нет ее золотистых волос. Вот это рай.
— Да, конечно, — согласился лорд Эмсворт. — Несомненно. Я очень рад, что вам нравится мой розарий. Почва хорошая, гумус. Но этого мало! Тут мы с Макалистером согласны — мало и мало. Нужно ее удобрять. Если каждую осень не перевезти из конюшни побольше навоза и…
— Анджела говорит, — заметил Джеймс Белфорд, — что вы запретили нам пожениться.
Лорд Эмсворт подавился с горя цыпленком. Такой прямоте, жалобно думал он, молодые люди учатся в Америке. Милосердные околичности — удел высоких цивилизаций, а там, в степях и джунглях, раз-раз — и все…
— М-м-м, — сказал он, — конечно, конечно. Что-то такое было. Видите ли, мой дорогой, Констанс, это моя сестра, не очень…
— Ясно. Считает, что я — ничтожество.
— Ну, ну, ну! Что вы, что вы! Она говорит «бездельник», больше ничего.
— Поначалу, может быть. Но в Небраске, у фермера, который все время пьет яблочный джин, долго бездельником не будешь.
— Вы работали на ферме?
— Да.
— Там были свиньи? — изменившимся голосом спросил граф.
— Были.
Лорд Эмсворт вцепился в скатерть:
— Может быть, дорогой, вы дадите мне совет. Уже два дня моя Императрица ничего не ест. Выставка в пятницу, на той неделе. Я места себе не нахожу.
Джеймс Белфорд вдумчиво хмурился.
— Что говорит ваш свинарь? — осведомился он.
— Он два дня в тюрьме. Два дня!.. — впервые заметив совпадение, вскричал бедный граф. — Как вы думаете, это связано?
— Безусловно. Она по нему тоскует. Вернее, она тоскует, что никто ее не зовет к кормушке.
Лорд Эмсворт удивился. Он не знал, что свиньи настолько считаются со светскими условностями.
— Никто не зовет?
— У всех свинарей есть особый клич. На ферме этому сразу учишься. Свиньи чувствительны. Не позови их, они с голоду умрут. Позови как следует — и они пойдут за вами на край света.
— Господи!
— Поверьте, это так. Свиней кличут по-разному в каждом штате. Скажем, в Висконсине она отзывается на «рюх-рюх-рюх», в Иллинойсе — на «хрю-хрю-хрю», а в Айове предпочитает слова «сик-сик- сик». Перейдем к Миннесоте, и что же? Мы услышим «чух-чух-чух» или, если хотите, «чуш-чуш-чуш», а вот в Милуоки, где столько немцев, — «швайн-швайн-швайн». Ах, как много этих кличей, от массачусетского «хуру-хуру-хуру» до простого «свин-свин-свин», которым славится Огайо! Не будем говорить о вспомогательных средствах — в одних местах бьют топориком по консервной банке, в других трясут чемоданом, а в него кладут камешки. Один человек в Небраске звал свинью, ритмично ударяя о кровлю деревянной ногой.
— Быть не может!
— Тем не менее было. Но случилась беда — свиньи услышали дятла и полезли на дерево. Хозяин пришел, они лежат…
— Разве можно сейчас шутить! — горестно вскричал лорд Эмсворт.
— Я не шучу. Это факты. Спросите кого угодно.
Лорд Эмсворт приложил ко лбу дрожащую руку.
— Если кличей столько, — проговорил он, — мы никогда не узнаем…
— Постойте, — перебил Джеймс Белфорд. — Я не все сказал. Есть ключевое слово.
— Что?
— Слово. Мало кто его знает, но мне открыл тайну сам Фред Патуел, первый свинарь Восточных Штатов. Какой человек! У него срывались с мест свиные котлеты. Так вот, любит свинья иллинойское «хрю-хрю» или миннесотское «чух-чух», она мгновенно отзовется на одно чудотворное слово. Для свиней оно — как рукопожатие для масонов. Скажите «чух» в Иллинойсе или «хрю» в Миннесоте, и свинья обдаст вас холодом. Но в каждом штате, какие только есть, услышав: «Сви-и-оу-оу-эй!», она немедленно отзовется.
Лорду Эмсворту показалось, что он увидел спасательную лодку.
— Это ключевое слово?
— Да.
— Сви-и-и?…
— …оу-оу-эй!
— Сви-и-и-и-оу-оу-эй!
— Что вы! Сперва короткий слог, стаккато, — «сви», потом
— Сви-и-и-и.
— Сви-и-и-и.
— Сви-и-и-и-и-и-и… — заливался злосчастный граф, и его пронзительный тенор обратил близсидящих консерваторов в изваяния страха и гнева.
— Теперь «оу-оу». Сильней!
— …оу-оу-о-у-у-у!
Именно в этом клубе нет и не было музыки, тем более — во время еды. Седоусые финансисты тревожно взглянули на лысых политиков, словно спрашивая, что же делать. Лысые политики, в свою очередь, посмотрели на финансистов, давая понять, что не знают.
— Сви-и-и-и-оу-оу… — пел лорд Эмсворт, пока не увидел часы. Стрелки показывали без двадцати два.
Он вскочил. Лучший поезд в Маркет-Бландинг отходил с Паддингтонского вокзала в два часа ноль- ноль минут. Следующий был в пять.
Думал он редко, но, если думал, тут же что-нибудь делал. Через минуту он поспешал по ковру к дверям.
Шепча колдовские слоги, он забрал в гардеробной шляпу и прыгнул в кеб. Шептал он и в поезде, шептал бы и на станции, если бы, как всегда, не заснул через десять минут.
Проснувшись, он (тоже как всегда) стал гадать, где он и, собственно, кто он такой. Память вскоре вернулась — но не вся. Титул, фамилию, имя он вспомнил; вспомнил и то, что едет домой из Лондона, — а
