кардинально изменила условия его заточения. Теперь поправившемуся Франциску I разрешались недолгие увеселительные прогулки, пиры и праздники в обществе испанских грандов, визиты в монастыри и беседы с монахинями. Испанцы, которые во время его болезни толпами наполняли церкви, моля Бога о даровании ему спасения и здоровья, теперь радостно окружали его с почтительной и услужливой предупредительностью, готовые на любые уступки, любезности и услуги.
Маргарита была права — Элеонора сумела смягчить Карла V. Ибо желание последней выйти замуж за Франциска было так велико, что она не без труда, в конце концов, добилась от брата смягчения поставленных им условий и согласия на брак, предложенный Луизой Савойской.
«Король-пленник был препровожден в покои своей невесты. Когда она увидела того, кого любила так давно, еще не зная его, она была охвачена большим волнением, помешавшим ей говорить. Она хотела поцеловать Франциску руку, но он заставил ее выпрямиться.
— Я хотел бы, чтобы вы поцеловали мне не руку, — сказал искушенный король, — а губы.
И так поцеловал ее, что кое-кто из испанцев счел этот поцелуй чересчур бесстыдным для первого раза» [136] .
15 марта 1526 года, то есть через год и двадцать два дня после битвы при Павии, Франциск I возвратился во Францию, подписав Мадридский договор, в силу которого он терял Бургундию, Фландрию и Артуа, прекраснейшие и самые богатые части своего королевства.
Но прежде чем это произошло, ему пришлось принести положенную в таких случаях жертву. В качестве гарантии выполнения Мадридского договора он принужден был отдать в заложники двух своих сыновей от королевы Клод, к ее счастью, не дожившей до подобного несчастья — одного семи лет, другого — восьми. Обмен произошел на границе. «Эти очаровательные, но несчастные дети отправлялись за Пиренеи, и вскоре были разлучены со своими слугами и заточены в замке Педраса, скрытом посреди гор, в котором их лишили не только свободы, но даже света и воздуха, отдали на погибель нужде, облачили в самые поношенные и старые одежды. Там жили они в обществе одной-единственной маленькой собачки и нескольких суровых стражников. В течение всех трех лет заточения ни одна весточка не доходила до них с родины, ни одно воспоминание об их семье, так что они даже не слышали ни одного французского слова. Они настолько позабыли родной язык, нравы и обычаи своей страны, что после мира, заключенного в Камбрэ, совершенно не понимали посланца, явившегося навестить их по приказу короля, так что тому пришлось учить их французскому языку заново» [137] .
Кстати, тот же самый историк, господин Минье, рассказал во всех деталях и подробностях о том, как произошел, 17 марта 1526 года, знаменитый обмен короля на двух его сыновей. В семь часов утра вице- король Неаполя, сопровождавший Франциска I, и господин де Лотрек, сопровождавший маленьких дофина и герцога Орлеанского, прибыли на пустынный берег реки Бидассоа. «Обмен был произведен с самыми тщательными предосторожностями. Посередине реки, между селениями Фонтараби и Андей, был установлен широкий понтон с высоким помостом, якорями удерживаемый на равном расстоянии от обоих берегов реки.
Именно к нему в одно и то же время на лодках были подвезены с противоположных берегов король и его дети, дабы позволить единовременно первому вступить на французскую землю, а остальным на землю Испании. На обоих берегах были приготовлены две барки совершенно равных размеров, в которых сидело равное же количество гребцов. Ланнуа вступил в одну из них вместе с Франциском I, Лотрек — в другую с двумя принцами. Итак, барки причалили к плоту одновременно. Король обнял своих сыновей и, тотчас сойдя в лодку, привезшую их, направился к французскому берегу. „Ну вот я и вновь король! — воскликнул он, ступая на родную землю.
— Все еще король!“»
Потом он вскочил на лошадь и, пришпорив ее, галопом, бросив поводья, проскакал вплоть до самой Байонны, в которой с восторгом и нетерпением ждали его мать и придворные. Он не забыл, что был обязан своим освобождением сестре, своей Mignonne. Потом часто он говорил, по словам Брантома, что без нее «он давно бы уже был мертв». И в самом деле, самоотверженная преданность Маргариты оказалась Франциску I полезнее всех его военных побед и всех армий королевства. Она оказалась для него более верной, возвышенной и великой, чем любовь и верность всех его возлюбленных, прошлых, нынешних и грядущих. Сердце женщины смогло найти более действенные средства для достижения желанной цели, чем все усилия дипломатов и вся мудрость государственных мужей.
Глава 8 Возвращение
Франциск I вернулся во Францию. Как помнит читатель, еще при битве за Павию король носил на своих латах и оружии цвета новой совсем недавно приглянувшейся ему дамы, о которой сейчас, после столь долгого перерыва, ему вновь надлежало вспомнить. Речь шла о «прекрасной Анне де Писле, дочери Гийома де Писле, владетеля д’Эйи и начальника пехотной тысячи, стоящей в Пикардии». Собственно, до его пленения сия особа была всего лишь подростком, юной и очаровательной фрейлиной его матери, подававшей большие надежды и обещавшей королю прекрасное будущее на ложе Венеры, достоинства которой он однажды уже сумел оценить своей опытной рукой, но время шло, и за время пленения короля (пока он томился, изнывал и едва не погиб в разлуке с отчим домом) она расцвела чудесно, сразу и совершенно поразив его воображение. И в самом деле, выглядела красавица великолепно. Представьте себе «молодую особу семнадцати-восемнадцати лет, прекрасно сложенную, в расцвете юности, свежести и красоты, с великолепным цветом лица, живыми, горящими глазами, в которых светился немалый ум. Именно такова была внешность мадемуазель д’Эйи. И ум ее был не только приятным, тонким и забавным, но и серьезным, широким и весьма восприимчивым к красотам искусства. Впоследствии ее даже восхваляли как самую ученую из красивых женщин и самую красивую из ученых» [138] .
Так на небосклоне французского королевства появилась еще одна звезда — еще одна фаворитка, постаравшаяся затмить свою предшественницу. Конечно же, неприятные вести об очаровательной даме из Эйи доходили до ушей Франсуазы де Шатобриан еще до битвы при Павии, но теперь она поняла, что король действительно может ускользнуть из-под ее влияния. Получив это тревожное известие в Шатобриане, она тотчас оставила все домашние дела — строительство замка, ремонт его внутренних покоев и, оставив каменщиков, придававших старым стенам вид, достойный строений XVI века, поспешила в Фонтенбло, в резиденцию короля, полная решимости навсегда избавиться от соперницы.
Король принял ее любезно и весьма обходительно и, дождавшись, когда юная Анна де Писле удалится на прогулку, сумел оказать своей прежней любовнице достойный прием. Но… подобное милостивое сладострастие из сострадания ее мало устраивало. Оно явно свидетельствовало о закате ее могущества и о низведении некогда могущественной фаворитки до уровня обыкновенной (хотя и высокородной) девицы из небезызвестной маленькой «компании Его Величества».
А тем временем дела Франции в вопросах внешней политики обстояли столь же серьезно. Карл V проявлял признаки нетерпения, и дабы уйти от ответственности за невыполнение статей Мадридского соглашения, Франциск I сознательно еще на какое-то время оставил за своей матерью титул и полномочия регентши и право не соблюдать ничем лично ее не связывающий и весьма позорный для Франции договор, который он вынужден был подписать лишь в силу особых обстоятельств. Уже в мае 1526 года, встретившись с императорским посланником в Коньяке, Франциск объяснил ему, что считает Мадридский договор вынужденным и к тому же подписанным со стороны Франции отрекшимся от престола королем. Изумленному Карлу V, хорошо понимавшему подоплеку столь очевидной интриги, было сообщено, что Бургундия ему отдана не будет, а Франция готовится вступить в союз с английским королем Генрихом VIII. 22 мая 1526 года в том же Коньяке на глазах у крайне раздосадованных испанцев король не без активного содействия и помощи Луизы Савойской заключил союз с папой, герцогом Миланским, Флорентийской республикой, Венецией и швейцарцами, положив тем самым основание так называемой Священной лиги, мощной анти-габсбургской коалиции, появление которой окончательно вывело императора из терпения.
