Гент присоединился к пятому каравану незадолго перед его прибытием в столицу области Унгерери, подчиненной арабам, — укрепленный город Зимбауэни. Город был основан арабским разбойником, работорговцем, грабившим окрестные деревни. Теперь султаншей этой колонии была его дочь, по ее имени назывался город.
Прежде чем достигнуть Зимбауэни, караван совершил несколько переходов в самом разгаре мазики. Вода стала назойливым врагом, вездесущим, как воздух. Низкие складки туч, осеняя пустыню, казалось, угрожали обвалом. Проливной дождь сутками мучил людей, в особенности европейцев, с их более сложным костюмом, чем у дикарей, которым достаточно было вечером посидеть минут десять у костра и юркнуть в палатку, чтобы восстановить равновесие души. Даже ослы и лошади отряхивались, подобно собакам вздрагивая всем телом. Ноги скользили по размытой земле; все ямы, овраги и болота переполнились; ручьи стали потоками, речки — реками, реки — морями, болота — озерами. Все мокло и гнило, заражая воздух миазмами удушливой прели. Дождь портил кладь; в те вечера, когда мазика утихала, Стэнли приказывал распаковывать тюки и сушить ткани. Вокруг лагеря растягивались длинные цветные ленты кисеи, сукон, полотна и пестрых бумазеи, напоминая ярмарку. Но мазика была хороша тем, что караван не страдал от насекомых; ливень отгонял зловещих мух, в числе которых не было еще «цеце», иначе лошади и ослы полегли бы в несколько дней. Болезненные укусы всяческих насекомых, вызывая мгновенный ядовитый озноб, были истинной пыткой.
Зимбауэни лежал у подножья горной цепи. Город напоминал белый квадратный ящик без крышки, полный кусков мыла. По его углам торчали башни с амбразурами для пушек, а в середине каждой стены были тщательно охраняемые ворота из темного дерева, с медными и резными украшениями арабского стиля.
Дождь прекратился. Горы сверкнули зеленью. Между караваном и городом протекал шумный поток — временная карьера ничтожной речки, вздутой дождями.
По ту сторону потока стоял симбо — род караван-сарая, построенный неизвестным старателем. Это были грубые хижины в кольце изгороди. Здесь пятый караван устроил стоянку, о чем оповестил город треском нестройного залпа. Не прошло получаса, как из передних ворот Зимбауэни через поток по висячему мосту устремилось к лагерю множество торговцев и любопытных.
Гент терся в шумной толпе, пока ему не надоело. Он вышел из симбо, огибая наружную сторону изгороди. Здесь попались кусты. Он сел возле них и тотчас поблагодарил судьбу, что сделал это бесшумно: в кустах слышалась арабская речь; уже первые слова, пойманные тонким слухом охотника, были подозрительны:
— Асмани, ожидай нашего человека сегодня, после захода солнца, за мостом у берега. Теперь иди к музунгу. Среди носильщиков есть ли нужные нам люди?
— Есть несколько, которых я знаю.
— Прощай! когда я увидел тебя в симбо, то знал уже, что на мою речь ты не повернешься спиной к старому приятелю.
— Нет, — сказал Асмани. — Я приду, буду ждать и сделаю хорошо все, за что возьмусь.
Гент знал арабский язык. В момент, когда беседующие разошлись, он глубоко втиснулся под кустарник, и тень покрыла его. Но он видел сквозь ветви, что к Зимбауэни направлялся грязный араб, а к симбо — пагасис Асмани, мулат с мертвым лицом, безжизненную худобу которого освещали длинные глаза, блестевшие как сквозь маску. Асмани был молчалив, вынослив и равнодушен.
Гент поднялся, насвистывая уличную лондонскую песенку. Он шел (на всякий случай) небрежно, заложив руки в карманы и зевая. Но кругом более не видел он ни души. В воротах симбо Гент остановился, смотря, как черные, выменяв провизию, уходили, хватая друг у друга цветную материю и прикладывая ее к телу; на многих уже красовались бусы, и не одна спираль медной проволоки, намотанной на руку, блестела на черной коже. На дворе симбо, у хижины Стэнли, стоял ряд камышовых корзин, прикрытых пальмовыми листьями; оттуда торчали связки бананов, мясо и хвосты кур, впавших в беспамятство от страха и тесноты. Здесь был Стэнли.
— День удачен, — сказал Стэнли. — Мистер Гент, прошу вас поужинать со мной. Видите, Бундер- Салаам развел густой дым. Он старается.
— Хорошо, — сказал Гент, — благодарю. Меня беспокоит, что мы еще далеки от цели.
Они вошли в хижину. Стэнли рассчитывал остановиться здесь дней на пять, чтобы проветрить и хорошо просушить кладь, полечить спины ослов и дать каравану отдых. На столе была скатерть, тарелки и приборы. В пустой тыкве блестели лесные цветы.
Они сели, прислуживал туземец Селим — мальчик с вечно открытым ртом.
— Селим, поторопи Салаама! — сказал Стэнли, бренча ножом по пустой тарелке. — Музунгу голодны. Мы еще не близки к цели, — сказал Стэнли Генту, — но сегодня лихорадка меня оставила, и моя голова ясна. Вот что я скажу вам: из ста с небольшим путешественников, посвятивших себя исследованию африканского материка, умерло, не вернувшись, пятьдесят. Климат, болезни, насильственная смерть, пытки — их удел. Из остальных пятидесяти — четыре пятых страдали тяжелым расстройством организма до конца жизни. Вы видите, что мы находимся в экзотическом роскошном саду, и если до Ливингстона остается всего десять миль, я скажу, что мы еще очень далеки от цели нашего путешествия. Вы, несколько лет проживший в африканской глуши, знаете все.
— Правда, — сказал Гент с мнимой рассеянностью, — случайность здесь — закон. Какое-нибудь предательство, бунт, враждебность туземцев…
— Почему вы… — быстро начал Стэнли, но тут вошел Селим, неся блюдо с бараниной, обложенной рисом и политой проперченным пальмовым маслом.
— Ступай, Селим!
— Слушай, музунгу! — сказал мальчик. — Салаам съел почку и больше лепешек, чем сколько я принес. Он клал на них финики, ел много. Я смотрел в щель; он все спрятал, когда я пришел.
— Прекрасно, он ответит за это. Ступай!
Стэнли, казалось, забыл, что поразило его в словах Гента. Оба усердно ели.
Наконец путешественник спросил:
— В какой степени эти подозрения основательны?
— Пока ни в какой, — спокойно ответил Гент, вынимая кость из мяса. — Я вижу, вы поняли меня. Во всяком случае, вам нечего беспокоиться, если одну ночь, а может быть и две, я проведу где-то.
— Вы всегда действуете один, — с раздражением сказал Стэнли, отодвигая тарелку и нервно втискивая в трубку больше табаку, чем могло поместиться. — Вы пришли один. Охотитесь вы один, сидите в палатке вы один. На этот раз вам, кажется, следует посвятить меня в происшествия, если они есть, и в ваши догадки, если они основательны.
— Нет, мистер Стэнли, — засмеялся Гент, — и в этом случае я буду один. Однако обещаю вам, что, если моя попытка выяснить подозрения потерпит неудачу, я сообщу вам свои соображения.
— А! Как хотите! — Стэнли пристально посмотрел на Гента. — Я желаю удачи.
— Благодарю вас, — серьезно проговорил Гент, — я тоже хочу, чтобы все это оказалось пустяком. Надеюсь завтра сделать вам подробный доклад.
Он поклонился и вышел, затем лег в тени изгороди и долго курил, пока не услышал воплей Бомбэя и Мабруки, кого-то звавших, отчаянно напрягая глотки. Гент прошел к воротам и увидел группу носильщиков, махавших руками в направлении горного склона, по которому, не оборачиваясь, быстро удалялась темная фигура.
— Что случилось? — спросил Гент Бомбэя, когда тот, плюнув, прекратил звать бегущего.
— Вот повар бежал, музунгу, — сказал Бомбэй. — Мистер Стэнли кричал на него, зачем тащит провизию!
— Так что же?
— То, — подхватил Шау, сардонически наблюдавший стремительное удаление повара, — что мистер Стэнли очень жесток. Бедняга съел, скажем, кусок баранины или еще чего — пустяк дело, по-нашему. Стэнли так накричал, что тот бросил своего осла, все вещи, и вот его уже едва видно.
— Шау, — сказал, подойдя, Стэнли, — который уже раз вы публично становитесь на сторону мошенников и лентяев? Я не очень терпелив, запомните это. Бундер-Салаам уличен пятый раз. Он крал
