— Да. Я останусь. Я эту ночь не тронусь; день тоже проведу здесь, а на следующую ночь выступлю с Цаупере.
Стэнли протянул руку.
— Тогда прощайте. Вы мужественный человек, но я не понимаю вас.
— Прощайте, мы, может быть, встретимся с вами в Уиджиджи.
— Или на небесах, что вернее.
— Это само собой.
Стэнли улыбнулся, махнул рукой и вышел; Гент проводил его на улицу. Сзади белых шел Цаупере.
Смешение и толкотня людей, сбившихся поперек улицы, остановили их. Путешественники простились еще раз, затем Гент вернулся в пустую тэмбо и сел. Шум стихал, деревня скоро опустела, и наступила полная тишина. Гент грустно курил. Он только что расстался с людьми, которые переносили то же, что и он, вместе делили они труды и опасности. Дороги их разошлись. Но Гент повиновался законам своей души.
Остаток ночи черный и белый провели без сна, а следующий день прошел в лесу, где оба чувствовали себя безопасно. Гент выстирал в ручье смену белья, вычистил и привел в порядок оружие. Цаупере был уже посвящен им в план дальнейшего путешествия и принял это спокойно; так же спокойно он принял бы предложение Гента собственноручно убить его. Воля и желание музунгу стали его волей, его желанием.
К ночи, видя, что окрестности тихи, Гент снова прошел в Зимбизо, по-прежнему пустое и мрачное. Здесь он лег, не желая уснуть, но утомление одолело его, и он все же уснул. Цаупере ушел под навес с такими же благими намерениями, но тоже уснул.
Гент спал недолго тяжелым сном. Ему снились вереницы гиппопотамов с человечьими лицами, плывущими на него. Он повернулся, и этого было довольно для охотника, чтобы совсем проснуться. Он встал, вышел на двор. Огромная африканская луна висела в небе; трава белела под ее светом и в недалеком лесу выступы листвы нависли среди черных теней серебряными громадами.
Цаупере спал под навесом. Гент разбудил его. Негр, открыв глаза, мгновение лежал в той же позе, затем быстро вскочил.
— Цаупере, — тихо сказал Гент, — я иду к Магала-зари. Пойдешь ли ты со мной?
Дикарь улыбнулся.
— Цаупере пойдет с музунгу. Музунгу не бросит Цаупере.
— Я знал, что ты скажешь так. Бери же свое ружье. Здесь нельзя бодыпе оставаться, надо идти вперед.
Так как Гент вышел в полном вооружении, взяв все нужное для опасного путешествия, то сборы Цаупере не долго задержали их.
XII. Осада островка
Они вышли из ворот и через несколько минут были в лесу. Определив компасом направление. Гент смело погрузился в чашу. Цаупере шел сзади легкой, неслышной поступью. Дорога шла поперек длинных, невысоких холмов, равномерно опускаясь и поднимаясь. В низинах лес был гуще и хаотичнее, но на гребнях холмов рос группами, оставляя вокруг них прихотливый узор полян, залитых лунным светом. Насколько было возможно, Гент держался в тени; свет был так ярок, что, переходя открытые места, он испытывал неприятное чувство беззащитности.
Он сознавал опасность путешествия, но радовался, что остался верен себе. Чудесный ночной пейзаж вызывал наплыв и подъем мыслей. Возбужденный, зорко осматриваясь, он шел с уверенностью зверя, изучившего лес: огибал ямы, быстро намечая взглядом проход среди сетей лиан и колючих акаций, инстинктивно разбирался среди неопределенности теней и, временами справляясь с компасом, убеждался в верности направления. Дорогой он думал о Ливингстоне, о своем плане; все было в согласии, в счастливой ясности и чистоте представлений.
Относительно опасностей Гент не думал пока. Хотя мелкие неприятельские отряды и лазутчики, наверное, были рассеяны по стране, мало было вероятия думать, что лес наводнен ими, пожалуй, его опушка могла еще кое-где оказаться под наблюдением, но не глушь, в которую негры неохотно идут ночью. Гент рассчитывал к восходу солнца быть далеко от центров, занятых неприятелем, что, однако, не уменьшало риска встречи с враждебным населением. Поэтому он считал ночь самым удобным временем для путешествия. Собственно, очень опасен был лишь переход до Магалазари; двигаться же по этой большой реке на плоту или пироге — безразлично — являлось задачей несложной.
Луна опустилась ниже. Тени стали длиннее. Шли уже часа три. Вдруг Гент остановился. Он увидел, что одна из теней, лежавших впереди, меж кустов, изменила очертание, слилась с другой тенью и исчезла. В этом направлении послышался легкий шум. Охотник взвел курок; не торопясь перевел глаза с подозрительного места дальше, где, соответственно углу света, должен был находиться оригинал тени, и увидел яркие глаза, блестевшие неподвижно. Лев стоял грудью к охотнику, в напряженной позе, с вытянутым, нервно двигающимся хвостом — признак решительного скачка.
Разрывная пуля быстро привела бы животное в более мирное состояние, но Гент не хотел стрелять, опасаясь этим привлечь внимание неприятеля. Заметив, что Цаупере тоже готовится стрелять, Гент знаком запретил ему шевелиться, затем достал маленькую ручную ракету и, поспешно зажегши фитиль, тотчас начавший сыпать искры, убедился в отличном действии фейерверка. Ракета, зашумев, взвилась над головой льва, опрокинувшегося в ужасе на спину; осыпанный искрами, он скрылся отчаянным, дугообразным прыжком, и Гент запомнил лишь выразительное движение хвоста, которым бедный зверь отметал странное явление. Но, оглянувшись, охотник расхохотался: Цаупере, бросив ружье, лежал ничком, охватив голову руками.
— Цаупере, вставай! — сказал Гент. — В трубке сгорел порох, больше ничего. Порох и уголь.
— Белый человек большой волшебник, — пробормотал дикарь, садясь и отдуваясь в волнении. — Большой, добрый волшебник. В животе у Цаупере разорвалась эта огненная змея. Уф, уф!
Он встал, убежденный, что остался цел и невредим, и они пошли дальше. Вскоре им встретился ручей, течение которого было согласно с направлением, взятым Гентом. Они пошли берегом ручья. Лунный свет почти исчез в лесу, но вода поблескивала, и это помогало разбираться среди чащи.
Когда стало совсем темно, Гент остановился под большой сикоморой и решил до рассвета обождать здесь; Цаупере он позволил заснуть, чем дикарь воспользовался, тотчас же впав в сонную неподвижность, а Гент прислонился к стволу, дожидаясь рассвета.
Когда взошло солнце, охотник разбудил негра, и они пробрались на небольшой островок среди ручья. Островок был хорошо укрыт густыми кустами; там развели костер, и Гент сварил рыбу, пойманную в ручье. Затем наступили томительные часы бездействия. День казался долгим, как канцелярская волокита. К вечеру лес утих, смолкли крики попугаев и голубых дроздов, и Гент приготовился идти дальше.
Цаупере нес небольшой тюк, весом меньше полпуда. В нем были материи, купленные на всякий случай охотником у купцов Таборы. Гент еще собирался ступить в воду, бывшую здесь не выше колен, как, машинально взглянув на Цаупере, шедшего впереди, понял причину легкого свиста — это была стрела, качавшаяся в тюке, который дикарь нес на голове. Охотник быстро вытащил негра на островок, за прикрытие кустов, и вытащил из тюка стрелу.
— На нас напали! — сказал он. — Смотри, твоя голова случайно осталась цела.
Цаупере, положив тюк, схватил ружье. Гент, сколько мог, осмотрел сквозь кусты противоположный берег. По-прежнему там было тихо и глухо; не шевелились листья, не мелькала подозрительная тень. Стрела появилась как бы волшебством.
— Иди на ту сторону, Цаупере, — сказал Гент, — я буду смотреть здесь.
Дикарь, согнувшись, пробрался к другой стороне островка. Только он исчез, как снова раздался свист, и две стрелы почти одновременно пролетели над Гентом. Он старательно ругал себя за разведенный костер, предательский дым которого, видимо, привлек таинственного врага. Вверх и вниз по течению ручей
