бешеном темпе, как прекрасно они организованы, и чувствую, что назревает опасность. О, мадам Роза, мне страшно.
Блез принесет вам это письмо, и я умоляю вас, дочитайте его до конца. Мы должны обдумать самый худший вариант. У нас еще есть время, но его не так уж много.
Посылаю ваши любимые розы. Всякий раз, как я собираю букет или вдыхаю их аромат, я думаю о вас.
Сегодня утром у меня почти ничего не болит. Удивляюсь крепости своего организма. Это в моем-то возрасте! Возможно, это потому, что я молода душой? Или потому, что не испытываю страха? Потому, что знаю, что вы ждете меня? Сегодня мороз еще усилился. Снега нет, только солнце и голубое небо, которое я вижу из кухонного окна. Это наш город, или, вернее, город императора и префекта в свой лучший день. О, я просто счастлива, что не вижу этих «новых бульваров, таких длинных, таких широких, таких геометрически правильных и скучных, как большая дорога», как я прочла у братьев Гонкур.
В один из летних вечеров Александрина потащила меня на прогулку по новым бульварам, проложенным за церковью Мадлен. Был жаркий, удушливый день, и я наслаждалась свежим покоем своей гостиной, но она не хотела ничего слушать. Она заставила меня надеть красивое платье (рубинового цвета с черной отделкой), поправила мою прическу и настояла, чтобы я надела крохотные ботинки, которые вам так нравились. И вот такая элегантная пожилая дама, как я, вместо того чтобы оставаться дома с чашкой отвара и мохеровым пледом на коленях, вынуждена была отправиться смотреть мир! Разве не в прекрасном городе я живу? И я вежливо позволила руководить собой.
Чтобы доехать до площади Мадлен, мы сели в битком набитый омнибус. Не могу описать, какие толпы на этих длинных проспектах. Неужели в столице столько жителей? Мы с трудом пробирались по новеньким тротуарам, обсаженным каштанами. А какой шум, Арман! Непрекращающийся грохот колес, цоканье копыт. Голоса и смех. Продавцы газет, выкрикивающие заголовки статей; девушки, торгующие фиалками; огни витрин, новые уличные фонари. Светло как днем. Представьте нескончаемую вереницу колясок и пешеходов. Казалось, что все выставляли напоказ себя и свои туалеты, украшения, замысловатые головные уборы, щедрые груди и округлые бедра. Красные губы, прически в локонах, сверкающие драгоценные камни. В магазинах ошеломляющее разнообразие товаров, качества, расцветок. Посетители ярко освещенных кафе сидели за столиками, рядами расставленными на тротуарах, а между ними поспешно сновали официанты, высоко поднимая подносы.
Александрина, после яростной перепалки, завладела столиком (я никогда бы не осмелилась на это), и мы смогли наконец сесть. Как раз за нами шумная группа мужчин распивала пиво. Мы заказали сливовый ликер. Справа от нас сидели две чрезмерно накрашенные щеголихи. Я отметила их глубокие декольте и крашеные волосы. Александрина покосилась на меня. Мы понимали, кто они и чего ждут. И вот очень скоро один из мужчин, сидевших за соседним столиком, направился к ним нетвердой походкой и, наклонившись, что-то прошептал. Через несколько минут он, пошатываясь, удалился, подхватив этих дамочек, под одобрительные замечания и свист своих товарищей. «Возмутительно», — беззвучно произнесла Александрина. Я кивнула в знак согласия и отпила глоточек ликера.
Чем дольше я там оставалась, бессильный наблюдатель этого наплыва пошлости, тем сильнее меня охватывал гнев. Я находила эти огромные безликие дома, возвышавшиеся на бульваре напротив нас, чрезвычайно однообразными и выстроенными как по шаблону. Ни одного огонька не светилось в роскошных апартаментах, предназначенных для денежных мешков. Префект и император создали театральные декорации, соответствующие их вкусу. Без сердца и души.
— Как это величественно, правда? — прошептала Александрина.
Я взглянула на нее и не решилась выразить свое недовольство. Она была молода и восторженна, и ей нравился новый Париж, как он нравился всем окружающим, наслаждающимся этим летним вечером. Она упивалась этой мишурой, этой видимостью, этой суетностью.
Что стало с моим средневековым городом, с его живописным очарованием, с его извилистыми темными аллеями? В тот вечер у меня было ощущение, что Париж превратился в старую красномордую шлюху, щеголяющую в шуршащих нижних юбках.
Возле меня стопка книг, которые мне особенно дороги. Да, книг. Теперь
Однажды, когда я выходила от моей цветочницы, еще погруженная в запахи, цвета, лепестки и фасоны платьев баронессы де Вресс, месье Замаретти очень вежливо попросил заглянуть к нему, когда мне будет удобно. (Он, вероятно, заметил, что обновление лавки, которое недавно провела Александрина, способствовало процветанию торговли, и решил тоже переделать свое заведение. Я никогда не заходила к нему раньше, но знала, что вы, обожавший чтение, его посещали. Месье Замаретти также заметил, что в последний год или два я подолгу оставалась у Александрины. Возможно, он немного ревновал к нашей дружбе? Однажды в дождливый июньский день он вихрем ворвался в лавку Александрины, где ее клиентки судачили по поводу необычной казни в тюрьме Ла-Рокет молодого доктора Кути де ля Помре,[4] обвиненного в отравлении своей любовницы. Посмотреть на казнь собралась большая толпа. Месье Замаретти сообщил различные кровавые подробности, так как один из его друзей присутствовал при казни. И чем больше мы ужасались, тем больше, казалось, он веселился.)
Я приняла его приглашение и однажды днем зашла в книжную лавку. Стены были выкрашены в приятный светло-голубой цвет, и в помещении царил стойкий запах кожи и бумаги. Месье Замаретти проделал огромную работу. Появился высокий деревянный прилавок, заставленный карандашами, записными книжками, лупами, письмами и вырезками из газет. На полках стояли книги разных размеров и цветов, а возле стены лесенка, чтобы было проще их доставать. Клиенты могли расположиться в удобных креслах под яркими лампами и читать в свое удовольствие. В лавке Александрины слышалась болтовня, шуршание бумаги, которой обертывали цветы, звон дверного колокольчика и постоянный кашель Блеза. Здесь же обстановка способствовала работе и духовным занятиям.
В этой просторной и темноватой лавке вам начинало казаться, что вы находитесь в церкви. Я похвалила месье Замаретти за его отменный вкус и уже готова была уйти, когда он вдруг задал мне тот же вопрос, который за несколько месяцев до этого задала Александрина. Но, конечно, вопрос касался его собственной торговли, а не цветов:
— Вы любите читать, мадам Роза?
Его вопрос поставил меня в тупик. Я не знала, что ответить, потому что ведь довольно неловко признаться, что ты не читаешь. Так можно прослыть и за дурочку. Поэтому я что-то невнятно пробормотала, пристально разглядывая свои туфли.
— Может быть, вы соизволите присесть и немного почитать? — предложил он с приятной улыбкой.
(Как вы помните, он далеко не красавец, но стоит упомянуть, что у него орехово-зеленые глаза и белые зубы, к тому же он всегда очень тщательно одет. Вы знаете, какое внимание я уделяю одежде, так вот я могу сказать, что в тот день на нем были синие клетчатые брюки, жилет в розовую и фиолетовую клетку и редингот, отделанный каракулем.) Он подвел меня к одному из кресел и заботливо зажег лампу. Я послушно села.
— Так как я не знаю ваших вкусов, то могу ли я позволить себе кое-что вам посоветовать?
Я кивнула. С радостной улыбкой он ловко забрался на лесенку. Его изумрудно-зеленые носки привели меня в восхищение. Потом он спустился, осторожно прижимая к себе стопку книг.
— Здесь несколько авторов, которые вам несомненно понравятся. Поль де Кок, Бальзак, Дюма, Эркман-Шатриан…
Он положил на столик, стоящий передо мной, переплетенные в кожу тома с названиями, тисненными золотом. «Парижский цирюльник»,[5] «Друг Фриц»,[6] «Черный тюльпан»,[7] «Полковник Шабер».[8] Закусив губу, я с недоверием рассматривала книги.
