Дэниелу у костра:
— Как-то раз у главного рукава Ила мой папаша увидел картину, которую нам с тобой вряд ли когда доведется лицезреть: два здоровых медведя-самца дрались из-за дамы. Это, конечно, не так уж необычно, но дело в том, что один медведь был бурым, а другой — гризли. Вот уж схватка так схватка.
— Кто победил?
— Ну, как говаривал потом папаша: «Сынок, если уж если тебе выпало быть медведем, — Бешеный Билл выдержал паузу и эффектно сплюнул в костер, — будь гризли!»
— А какой породы была медведица?
— Знаешь что, Дэниел? Ты задолбал бы и стальной шарик.
— Что вы хотите этим сказать? — ощетинился Дэниел.
— Я хочу сказать, его не так-то легко задолбать.
Режим остался таким же, но жизнь изменилась, став крайне простой. Помимо риса и бобов, захваченных с фермы, в рацион входила рыба, съедобные растения и грибы, иногда птица, а то и случайный олень, которого удавалось свалить из имевшегося ружья. Для экономии боеприпасов во время охоты они заряжали только по одному патрону в каждый ствол — и это здорово повысило меткость Дэниела. В целом на добывание еды тратилось меньше часа в день.
В свободное время Дэниел исследовал котловину, медитировал или занимался своими делами, в большинстве случаев неудачно. Из самодельного лука он с трудом попадал в соседний холм. Самодельный манок распугивал диких уток. Рыбы игнорировали изобретенную для них ловушку.
От Бешеного Билла ждать помощи, а уж тем более утешения, было бесполезно:
— Неудачи бывают по двум причинам: либо из-за несовершенства замысла, либо из-за несовершенства исполнения. Боюсь, в твоем случае это и то, и другое.
В конце месяца они спускались к перекрестку у Тополиного притока и забирали оставленный для них месячный провиант. Туда же Тилли или Оуэн вкладывали записку с важными новостями. От Вольты за все время было только одно сообщение: о том, что все без изменений. Спуск занимал десять часов, подъем обратно, с полными рюкзаками — около шестнадцати. Дважды за зиму им приходилось перебираться через разбушевавшийся после зимних дождей Ил с помощью веревок. Сначала Дэниелу не нравились эти длительные переходы, но за зиму он почти полюбил изнурительные подъемы и следовавшие за ними спуски к озеру; физическое утомление избавляло от тоскливого кома внутри; Дэниел не мог определить его расположение, но постоянно ощущал его.
Январь был невыносим. Каждый день шел то дождь, то снег. Дэниел старался как можно дольше не вылезать из палатки. Как и многие до него, Дэниел заметил: горы оставляют человека наедине с самим собой. Ему пришлось сделать несколько неприятных открытий. Во-первых, он вовсе не пришел в себя после смерти матери. Резкая, мучительная боль, до того ощутимая почти физически, сменилась зияющей пустотой.
Во-вторых, он обнаружил, что после взрыва перестал видеть сны. Решив, что это признак какого-то повреждения мозга, Дэниел так обеспокоился, что почти перестал спать. Он просыпался измученным, с воспаленными глазами, точно пилот, всю ночь исследовавший морскую гладь в поисках обломков потерпевшего крушение судна. Бешеному Биллу он об этом не рассказывал. Если с ним что-то не так, в больницу он все равно не вернется; а если отсутствие снов — это просто отсутствие снов, то и черт с ним.
Третьим неприятным открытием было обострение плотских желаний. Ежедневная мастурбация отвлекала его от сердечной боли и тревог. Он по сто раз в день вспоминал лицо «Брижит Бардо», и по тысяче раз — ее рот, сопровождая воспоминания ритмичными движениями. Весной стало еще хуже. Промедитировав пять минут, Дэниел начинал представлять шелковистые бедра и округлые ягодицы, что, разумеется, способствовало концентрации настолько же, насколько способствует спокойствию лужи брошенный в нее камень.
От Бешеного Билла ничего не укрылось. Теплым и ясным февральским утром, как раз во время совместной медитации, Бешеный Билл вдруг вскочил на ноги и воззрился на Дэниела:
— О чем, дьявол подери твою задницу, ты все время думаешь?
Дэниел попытался скрыться за палаткой:
— Я не знаю… — промямлил он, — дело в том, что я уже давно не вижу снов…
— Черт возьми, думать о снах надо, когда ты спишь! Волноваться, что промокнешь, нужно только во время дождя. Когда сидишь, сиди. Не вертись и не дрожи. — Бешеный Билл хотел было возобновить медитацию, но вдруг передумал. — И, кстати, мне надоело отвоевывать твое внимание у гормонов, и вообще ты мне надоел. Иди отсюда.
— Что? — переспросил Дэниел, испытывая одновременно шок и странное облегчение.
Бешеный Билл указал на север.
— Иди. От сухой ели пойдешь строго вверх, ярдов через сто от вершины найдешь небольшой источник, начинай спускаться вдоль него до того места, где скала выходит на поверхность, пока не дойдешь до пещеры. Можешь жить в ней или около — мне без разницы. Но если ты заблудишься и придется идти на поиски, имей в виду — когда я тебя найду, ты здорово об этом пожалеешь.
— Это наказание, или тоже входит в программу?
— И то, и другое.
— И что я должен делать?
— В первую очередь — уйти прочь, — подчеркнуто терпеливо повторил Бешеный Билл. — Научиться видеть сны и видения. Хотя бы видения, если не сны. Подумать, какая от них может быть польза. Понять, какая польза от них тебе лично. Научиться использовать их с толком. Через семнадцать дней возвращайся.
— Хорошо, — ответил Дэниел, сдерживая раздражение, — но я заберу половину всего, что у нас есть. Поскольку вы остаетесь здесь, логично будет, если вам останется удочка, а я возьму ружье.
— Ни фига, — отрезал Бешеный Билл. — Тебе едва стукнуло шестнадцать, а мне почти шестьдесят. Ты возьмешь нож и спальник. И все.
— Еще чего! Это нечестно, — заорал Дэниел.
— Пока, — Бешеный Билл помахал в знак прощания.
— Сука, — пробормотал Дэниел.
— Нет, извини, на эту роль я не гожусь. Хотя, принимая во внимание твои гормоны, думаю, ты был бы не против.
— Поделом бы вам было, старому ублюдку, — впрочем, Дэниел тут же пожалел о сказанном.
Но Бешеный Билл только рассмеялся и снова помахал:
— Адьос.
Дэниел залез под тент, засунул в рюкзак спальный мешок и молча покинул лагерь.
Первую неделю он провел в пещере, питаясь тем, что предоставлял ему по-весеннему скудный природный «шведский стол». Во время, свободное от сна, поисков пищи и медитации — Дэниел продолжал их, но без энтузиазма — он предавался эротическим фантазиям такой глубины и отчетливости, что ложился на спальник и мастурбировал до судорог в предплечье.
Чтобы справиться с желанием, Дэниел решил отправиться на север, к верховьям реки Коттонвуд. Было ясно, но холодно. Он питался чем придется, главным образом диким луком и клейтонией, изредка приправленными лягушачьими лапками. Это давало возможность двигаться вперед, хотя и не с той скоростью, что он привык ходить. Он быстро уставал и мог сосредоточиться минут на пять, не больше. Но одновременно с этим пришло ощущение легкости — не в голове, но во всем теле — и реальности происходящего, избавления от тягостных мыслей и желаний. Дэниел прекратил медитировать и мастурбировать. У него по-прежнему не было ни снов, ни видений. Через восемь дней медленного блуждания по окрестностям Дэниел вернулся в пещеру — за час до начала грозы.
Зима в этом году не хотела сдаваться без боя: ослепительно сверкали молнии, гремело так, что с пола пещеры поднималась пыль, ветер гнул и ломал верхушки елей, угрожающе швырял ветки и сучья, которые с треском ломались от удара о землю. Наконец обрушился ливень. Уютно устроившись у костра среди груды сухих веток, наблюдая, как ветер высасывает из пещеры длинную ленту дыма, Дэниел решил оставшиеся
