выращенным. Нечто между Тройным Крушением и Полиомиелитом Гумбольдта. Вот уж вещь так вещь. Доведет до кровавых соплей.
— Спасибо, чувак, но два плана одновременно — этого я пока не умею и, пожалуй, не хочу учиться. У меня еще заброска в Кейв Джанкшн. Так что давай-ка к делу. Мне скоро пора валить.
— Что ты привез?
Эдди открыл чемоданчик:
— Черный Гхани, отменного качества из Гиндукуша. Последний сбор до того, как туда ввалились русские. Двадцать фунтов.
— Сколько это в деньгах? — Мотт хлопнул рукой по куртке. Дэниел, вспомнив о ноже, возникшем из сапога, поднапрягся.
— Шестнадцать кусков.
Мотт вытащил большой бумажник из лосиной кожи.
— Шестнадцать? — с сомнением переспросил Мотт. — Что-то больно дешево.
— Чувак, это не ко мне, мое дело — привезти-увезти.
Мотт вытащил большую кипу стодолларовых бумажек и начал считать.
— Я могу перепродать его по двадцать за фунт, да ко мне еще и очередь выстроится.
— Это была хорошая сделка, ты же знаешь правило: не наваривать больше сотни на фунт, если имеешь дело с Альянсом.
Мотт что-то буркнул, продолжая считать.
— Почему такое правило? — спросил Дэниел.
— Чтоб жмотам неповадно было, — ответил Эдди. Мотт кончил слюнявить купюры и вручил пачку Эдди.
— Четыре тысячи. Тут еще за мескалин с прошлого раза. В расчете.
Эдди отделил одну купюру и сунул остальные в карман.
— Побесимся?
— Не вопрос.
— Как прошло?
— Все спокойно. У тебя не было шухера в дороге?
— Ничего особенного, — Эдди вынул зажигалку и поднес ее к стодолларовой купюре. — Готов?
— Всегда готов, — откликнулся Мотт. — Начинай. Держа купюру перед собой и слегка покачивая ею на ветру, Эдди поджег уголок.
Дэниел был уже слишком ошарашен всем происходящим, чтобы что-то сказать. Он заворожено смотрел, как языки пламени расходятся по купюре, как за ними осыпается пепел. Когда они достигли лица Бена Франклина, Мотт сдавленно хихикнул:
— Зае…сь люблю смотреть, как горит старина Бенни. Ненавижу этого ублюдка с тех пор, как в первом классе нас убеждали, какой он великий гражданин и мыслитель, — это было еще до того, как я взял собственные мозги в собственные руки. Ставлю угольную шахту против упаковки корнфлекса, что такого кайфа, какой мы доставили старине Бенни, он за всю свою жизнь не дождался.
Дэниел не отводил взгляда, пока пламя не подошло к пальцам Эдди.
Эдди не обжегся — он перебросил купюру на ладонь левой руки, прихлопнул правой и сбросил пепел на землю.
Блестя светло-голубыми глазами, Мотт с энтузиазмом предложил:
— Давай еще одну!
— Хорош, — отказался Эдди. — Они и по поводу одной развоняются. Не понимают, почему нельзя сжигать хотя бы двадцатку.
— Потому что Бен Франклин только на сотне! — возопил Мотт. — Он перевел дыхание. — Теперь ты видишь, как этот пуританский зануда Франклин загадил американские мозги? — Он пропищал фальцетом: — «Пенни сэкономил — пенни заработал», да чтоб ты сдох! Пенни спалил — потратил пенни с толком!
— Обыватели, что с них взять, — поддержал Эдди. — Один Вольта парень что надо. Он один был за то, чтобы сжигать побольше. Предложил даже приехать как-нибудь к нему и спалить целый кусок из его собственных денег.
— Да, насрать на них на всех, — неожиданно легко сдался Мотт. Он подхватил чемоданчик и сунул его в седельную сумку. — Пошли.
— Увидимся, — помахал Эдди.
Дэниел поинтересовался:
— А вы не хотите проверить, там действительно гашиш?
— Может, ты еще предложил бы Эдди пересчитать бабло?
— Вы так ему доверяете?
— Он доверяет мне точно так же. В этом вся штука, если ты занимаешься торговлей и состоишь в Альянсе.
— А зачем было сжигать сотню?
— А за чертовым хреном.
— Ну, я понял, вы не любите Франклина, а Эдди тут причем?
— У меня есть такое ощущение, что Низколета это заводит. Небольшое замыкание на линии. Ты же видишь, как он одевается. И всякий раз, когда я прикидываюсь возбужденным, он беспокоится за Люсиль. Я не прочь слегка подзадорить парня, но трахать вертолет — нет, на это я не пойду!
— Это было похоже на обряд очищения, — заметил Дэниел.
— Лучше перебдеть, чем недобдеть, — отозвался Мотт, но тут же оборвал себя на полуслове и спросил со страхом:
— Это не Бенни Франклин говорил?
— Может быть, — серьезно ответил Дэниел. Он и вправду не знал, а Мотта никогда раньше не видел таким перепуганным.
Дэниел даже не понял, откуда в руке Мотта возник нож. Тот подбросил его, поймал за лезвие и протянул Дэниелу рукояткой вперед. Его жалкая поза пугала Дэниела.
— Отъеф ублювка, — потребовал Мотт, высунув язык.
Дэниел понял, что Мотт обглючен, как Мотт. Он попытался воззвать к логике:
— Тогда вы никогда больше не почувствуете вкуса своего чили, — напомнил он.
Мотт задумчиво приоткрыл один глаз, затем второй.
— Никакого чили?.. А это довод! — он вскочил на ноги. — Ну, думаю, даже такие уроды, как Бен Франклин, иногда говорят дельные вещи.
Дэниел отдал Мотту нож.
— А ты не дурак, Дэн. Мне это нравится. Мы с тобой поладим. Я буду тебя грузить, ты будешь меня контролировать.
Они вернулись в хижину затемно, уже другой дорогой: через кокаин, водку, димедрол, и уже на последних милях их дожидались несколько капсул дексамила.
Повседневная жизнь на Рокинг Он очень напоминала «Четыре Двойки» и ферму Уайеттов, отличались только возделываемые культуры. Мотт передал в ведение Дэниела семь участков конопли, по тридцать кустов каждый, и за день Дэниел едва успевал объехать их все. Позже, к лету, стало попроще: Дэниел заезжал на участки дважды в неделю, убедиться, что не засорились поливные устройства и цел забор. Каждую неделю прилетал Эдди, привозил что-нибудь нелегальное на продажу, да и вообще дел хватало. У Мотта был свой график, так что они с Дэниелом виделись редко, разве что ездили вместе встречать Люсиль. Рабочими были все семь дней в неделю: Мотт считал, что употребление наркотиков — не развлечение, а тщательный исследовательский труд. Дэниел после первого путешествия с Моттом с наркотиками завязал. Он отказывался так часто, что Мотт наконец сказал: «Захочешь — сам попросишь» и перестал предлагать.
Ферма с многочисленными хозяйственными постройками занимала тридцать акров наносных почв над Дули Крик. Большую часть построек Мотт соорудил самостоятельно: однажды ему пришло в голову, что плотницкое дело в Америке в своем развитии проскочило период сюрреализма, и он с энтузиазмом
