следующему этапу.
— Я могу получать об этих людях какую-то информацию?
Улыбчивый Джек пожал плечами.
— Все, что они сами пожелают сказать.
— И еще. Что значит «заботиться о гостях»?
— Покупки, уборка, приготовление пищи. Общение, если ты будешь не прочь.
— Большинство из них будут мужчины?
— Не знаю.
— А дети будут?
— Возможно. Я пока ничего не знаю.
— Я не смогу долго этим заниматься. Дэниелу через несколько лет идти в школу.
Улыбчивый Джек перестал улыбаться.
— Ты хочешь отправить его в школу? Ничему он там толком не научится, разве что коротать время вместе с другими детьми в совершенно дурацких условиях. А тут прямо за дверью начинается лучшее образование в мире. Черт, нет, делай то, что считаешь нужным, Эннели. Не слушай меня. В этом деле я замшелый ретроград. Будь моя воля, дети вообще не знали бы ни одного абстрактного слова до десяти лет. Нечего засорять им мозги.
— Насчет школы я подумаю, но не могу обещать, что мы долго здесь пробудем. За тысячу в месяц я согласна, на два года точно, но потом мы свободны и можем уехать.
— Или остаться, — к Улыбчивому Джеку снова вернулась улыбка. — Подробности потом обговорим. Просто я хотел выяснить, подходит это тебе или нет. Наверняка, конечно, не знал, но на всякий случай привез доски и бревна — строить внизу домик для гостей. Троим тут будет малость тесновато.
— А что бы ты сделал, если бы я отказалась?
— Оставил бы тебя здесь и нашел другое место.
— Почему ты уверен, что я в один прекрасный день не продам этих твоих гостей за пару тысяч баксов?
— Если б я думал, что ты можешь продать их даже за пару миллионов, я бы не стал с тобой разговаривать.
— Джек, если твои друзья-преступники хоть наполовину такие же хорошие люди, как ты, я сама тебе буду приплачивать штуку в месяц — вполне справедливо!
— Они отступники, — поправил Улыбчивый Джек. — Не преступники, а отступники. Мой друг Вольта говорит, тут есть большая разница. Отступники только тогда поступают дурно, когда чувствуют свою правоту, а преступники чувствуют свою правоту только тогда, когда поступают дурно.
Вечером Джек пошел ночевать в трейлер, а Дэниел спросил Эннели:
— Нам можно дальше здесь жить?
— Конечно можно, сколько захотим. Только время от времени здесь будут гости. Друзья Джека будут останавливаться.
— Он говорил, они будут здесь прятаться.
— Скорее отдыхать, Дэниел. Отдыхать перед тем, как идти дальше.
— А почему им надо прятаться?
— Потому что они отступники, вне закона.
— И мы тоже вне закона?
Секунду Эннели думала.
— Я — наверное, да. А вот ты… тебе надо будет кое-что решить для себя, когда придет время.
— Когда оно придет, мам?
Эннели обняла сына загорелой рукой.
— Дэниел, ты хороший мальчик, но не надо забрасывать меня вопросами, на которые я сама для себя едва ли могу ответить, не говоря уж о том, чтобы объяснить тебе. Есть такие вещи, которые каждый сам должен для себя определить. Это половина жизненных удовольствий.
— А другая половина?
— Другая — иногда передумывать.
— Это так же классно, как ездить на грузовике?
— Хватит! — Эннели крепче прижала его к себе. — Что классно, то классно.
Новый домик для гостей пустовал четыре месяца. Как и было обещано, в первых числах каждого месяца Эннели приходил тысячедолларовый чек, выписанный в Нашвилле от имени трастового фонда известной компании. Наличные Эннели ездила получать в Сан-Франциско и всегда оставалась развлечься на несколько дней. Такие отлучки с поста Улыбчивый Джек считал допустимыми, но просил всякий раз сообщать, когда она вернется и по какому телефону ее искать. Он дал ей номер «контрольной линии» и пароль для звонков.
Контактным телефоном Эннели стал номер круглосуточного кафе на Грант-авеню, поварам которого она платила двадцать долларов в месяц за услугу. Однажды вечером она сидела там с Джефи Райдером, молодым и довольно симпатичным поэтом, макала пончики в джем и обсуждала чайную церемонию. Из кухни высунулась Луи и позвала ее к телефону.
— Алло.
— Миссис Этелред? — голос Улыбчивого Джека. Обращение было частью пароля.
— Да, это миссис Этелред. И Дэниел.
— Где мы с вами покупали пеленки?
— В Линкольне.
— Я сильно опоздал с возвращением?
— На тридцать два месяца.
— Для меня это не так уж много. Но надеюсь, что ты сможешь попасть домой гораздо быстрее. Бегом, прыжками. В пруду плавает уточка. Извини, что так напрягаю в первый раз, но кое-где дела пошли ни к черту, и нам надо брать ноги в руки. Приятель ждет тебя на месте, а может быть, ушел.
У Эннели тогда уже был автомобиль, «форд» пятидесятой модели, требовавший прорву масла. Срочно забрав Дэниела, она помчалась домой, последние две мили трясясь и подпрыгивая на колдобинах. В доме было темно.
— Ну-ка, стой где стоишь, опусти руки, — женский голос был мягкий, но в нем звучала уверенная властность человека с оружием.
Эннели с Дэниелом остановились.
— Кто у нас тут? — спросил голос. Эннели различила в темноте фигуру, прижавшуюся спиной к дальней стене. Они действительно были на прицеле — женщина держала что-то вроде ружья с коротким стволом.
— Эннели Пирс, и мой сын, Дэниел.
Мальчик прижался сзади к ее ноге.
— Отлично, подруга, — голос стал низким, удовлетворенным. — Не хотелось пугать тебя до полусмерти, но денек у меня был еще тот, и вечер не лучше, а на вашем месте вполне могли оказаться грабители или полиция. Зажги лампу, посмотрим друг на друга.
Эннели зажгла две лампы на камине. Когда язычки пламени осветили комнату, женщина опустила обрез.
— Я Долли Варден.
В свете керосиновых ламп лицо ее было очень бледным, ни кровинки, но твердый взгляд синих глаз, низкий голос и плотное, крепко сбитое тело не оставляли впечатление хрупкости и слабости. На ней были джинсы, серая рубашка и грязные теннисные туфли.
— Меня предупредили, что ты можешь здесь быть, Долли, но я все равно никак не приду в себя.
— Неудивительно, — пробурчала Долли и посмотрела на мальчика, жавшегося к ноге Эннели. — Тебя зовут Дэниел, да?
Он быстро кивнул.
