– Прошу вас, господин Барбленэ, продолжайте. Что бы вы ни сказали мне, я не обижусь.
– Хорошо! Она имела наглость рассказать своей сестре, что она видела вас – Пьера Февра и вас – нежно разговаривающими на темных улицах, затем долго прощающимися в самом людном месте улицы Сен-Блез, как люди, которые больше даже не считают нужным прятаться… Еще раз прошу у вас извинения за то, что передаю вам такие глупости. Но было бы совестно оставить вас в неведении относительно них – ведь вы так преданы нашим дочерям и так чистосердечны. Не сердитесь слишком на мою несчастную Цецилию. Несомненно, у вас полное право вознегодовать на ее поступок; ведь, в конце концов, вы госпожа своих действий, и если бы даже болтовня Цецилии десять раз соответствовала истине, какие отчеты должны вы давать нам? Более того…
– Нет, господин Барбленэ, не нужно столько извинений; говорите. Поступайте так, как если бы дело шло не обо мне.
– Естественно, что Марта стала обвинять свою сестру во лжи, заявлять, что она демоническая женщина. Но ручаюсь вам, что она страдала. Цецилия не могла изобрести ничего более злобного. В настоящий момент Пьер Февр и вы являетесь для Марты двумя самыми дорогими на свете существами, уверяю вас. Сказать ей, что вы похищаете у нее сердце Пьера Февра – вы понимаете, в какое состояние это может ее повергнуть! О! Это будет не бешенство, даже не злоба и не желание причинить вам зло. Но если она действительно поверит всему этому, она окажется жестоко разочарованной. Слушайте, что я вам скажу: самое горькое для нее, пожалуй, не то, что ее кузен покидает ее ради вас, а то, что вы, вы можете полюбить Пьера Февра. Потому что, начиная с этого момента, не останется больше сомнений: она будет уверена, что кто-то другой гораздо более дорог вам, чем она; между тем, как до сих пор ничто не мешало ей считать, что, может быть, она была вам дороже всех. Я понял это из заключений, к которым она пришла. Вы не можете себе представить, чем вы являетесь для этой крошки. Однажды за столом кто-то из нас высказал предположение, что вы рано или поздно выйдете замуж и тогда покинете своих учениц. И что же вышло? Марта, обыкновенно такая тихая, пришла чуть ли не в ярость. Можно было подумать, что ей нанесли личное оскорбление. Ах, вы знаете, дети этого возраста очень нетерпимы. Раз они привязываются к вам, вы должны существовать только для них.
– Однако, разве Марта не испытывала уже чувств, которым она отдается сейчас, еще до моего появления в вашем доме? Разве она не ревновала к своей сестре? И разве участвовал в игре еще кто-нибудь, кроме г-на Пьера Февра?
– Все это верно. Но одно не мешает другому. Уверяю вас, что вы не знаете этой малютки. Она считает как нельзя более естественным, что Пьер Февр предпочитает ее всему миру, и что вы тоже предпочитаете ее всему миру. Если она любит свою мать только наполовину, то это объясняется тем, что от своей матери она никогда не добилась ничего подобного, и, к тому же, моя жена принадлежит к числу тех людей, от которых добиться таких вещей невозможно. Когда вас еще не знали в доме, вопрос о вас, конечно, не мог возникнуть. Но повторяю вам: сейчас мое впечатление таково, что больше всего ее мучит мысль потерять вас, именно вас.
– Это ребячество. И потом, зачем она поддалась убеждениям Цецилии?
– Цецилия вложила в них столько страстности! Вы знаете, как это бывает. Заблуждению веришь гораздо легче, чем истине, особенно когда речь идет о причинении себе страданий. Вам, вам, может быть, и удастся вывести ее из заблуждения, если вы возьмете на себя этот труд. Но дело от этого не устроится… напротив… Я говорю с полным убеждением: напротив. Не правда ли?
– А… каково мнение г-жи Барбленэ по поводу всего этого?
На мой вопрос г-н Барбленэ сделал жест рукой, в которой держал свою шляпу, затем другой рукой почесал себе затылок, покрытый густыми стриженными волосами цвета перца с солью.
Он опустил голову вниз, затем повернул ее к комоду. Он сделал гримаску, от которой у него сморщился лоб и раскрылся рот. Старый галл, с несколько короткими усами, имел вид бравого контрабандиста, которому таможенный чиновник неожиданно задает вопрос относительно содержимого его чемодана.
– Мнение моей жены?… Конечно… но мне нужно сначала объяснить вам. Иначе мы никогда не поймем друг друга. Действительно, моя жена лучше кого- либо другого может отдать отчет в том, что происходит у нас, и решить, какого поведения следует держаться. У нее больше времени, чем у меня, и это женщина больших способностей. Но у нее своя манера видеть вещи. Я иногда говорю себе: как жаль, что она не родилась мужчиной. Да, она могла бы достичь положений, где требуются качества, какими она обладает. Вы понимаете, управлять маленьким домом, вроде нашего, быть погруженной в мелочи, в маленькие повседневные заботы, это не так уж трудно. Первый встречный без особенных усилий освоился бы со всем этим. Между тем, есть люди, которые больше подходят для выполнения важных дел. Кто знает? Может быть, в больших трибуналах или в правительстве есть члены, которые обладают не столь крупными способностями, как г-жа Барбленэ. Такие люди превосходно разбираются в высших вопросах, где простой смертный, в роде меня, потерялся бы, но зато… Вы понимаете, что я хочу сказать. Вовсе не то, что жена моя не интересуется происходящим в доме, отнюдь нет. Но она составила себе определенные взгляды и занята больше следованиям им, а не внимательным разглядыванием того, что происходит в действительности. Наверное, именно так должен поступать человек, когда на него возложена обязанность управлять страной.
Кроме того, ее здоровье мешает ей входить в разные мелкие подробности. Я даже удивляюсь, каким образом ей удалось сохранить весь свой здравый ум при выпавших на ее долю страданиях, которые, если хотите, не так страшны, но которые, так сказать, никогда не прекращаются.
Ясно, что мы как нельзя лучше понимаем друг друга. Но я не пойду к ней, например, разговаривать так, как я разговариваю сейчас с вами. Нет. Я, может быть, не прав. Больше того! У нас никогда не было настоящего разговора ни по поводу Пьера Февра, ни по поводу сцен между Цецилией и Мартой.
– Неужели же вы не обменялись своими впечатлениями после происшествий этой ночи?
– Несколькими словами… да и то не специально по этому поводу.
– Но разве г-жа Барбленэ не слышала шума, происходившего в комнатах дочерей?
– Мало. Их комнаты расположены довольно далеко от нашей спальни. Кроме того, в такую непостоянную погоду, как сегодня, жена моя бывает гораздо более занята своими болями. Я вам скажу также, что хотя ум у нее очень наблюдательный и ничто от нее не ускользает, она часто избегает замечать вещи, потому что она хочет сохранить свой авторитет, и считает, что родители теряют его, когда без толку вмешиваются в дела детей.
– Во всяком случае, Цецилия, вероятно, давно уже призналась во всем матери. Не правда ли? Вы сказали мне, что проект брака с самого начала получил одобрение г-жи Барбленэ. Нужно предположить, что уже в тот момент у нее должен был произойти разговор с Цецилией.
– Вероятно, но, пожалуй, не такой, как вы предполагаете. Вы не имеете никакого представления о манере моей жены разговаривать о делах. Она страшится ставить точки над i. А между тем она очень откровенный человек. Она вовсе не особа себе на уме. Если ей доведется когда-нибудь быть в обиде на епископа, она очень ясно даст ему понять это и найдет в себе достаточно характера отказаться принять его в случае, если бы он сделал визит к ней. Но она терпеть не может объяснений. Благодаря своей службе, я не бываю дома с утра до вечера, и может статься, что там говорится множество вещей, о которых мне ничего неизвестно. Но я никак не могу представить себе Цецилии, признающейся своей матери в том, что она любит своего кузена, равно как и своей жены, приглашающей к себе Цецилию для обсуждения с нею вопроса о выборе мужа. Это возможно, но это меня удивило бы.
– Все же кто-то подумал первый об этом браке… кто же: Цецилия или г-жа Барбленэ?… Или г-н Пьер Февр?
– Уж, конечно, не Пьер Февр. Но кто из двух: жена или дочь?… Я скажу вам. Вы, может быть, не знаете хорошенько, что такое дух семьи? Вы меня понимаете, не правда ли? Я не собираюсь говорить вам что-нибудь неприятное. Можно происходить из очень хорошей семьи, быть очень хорошо воспитанным, питать очень большую привязанность к своим родным и все же не иметь представления о том, что такое дух семьи у некоторых лиц. Вы мне ответите, что Цецилия и ее мать не так уж похожи друг на друга. Возможно. Но обе они проникнуты духом семьи.
Вслед за этим г-н Барбленэ дважды махнул в воздухе своей шляпой; движение его напоминало удары по гвоздю, которые мы делаем для очистки совести, когда отчаиваемся забить его, как следует. Он чувствовал, что его объяснение весьма недостаточно, но он чувствовал также, что оно правильно; и глаза его умоляли меня сделать самой все необходимое для освещения темных пунктов и для согласования всех этих нескольких бессвязных вещей, которые были им сказаны.
'Дух семьи'. Он еще раз или два качнул головой и смотрел на меня, как бы желая увидеть, продолжают ли его слова в моей голове ту работу, которая была ими начата в его собственной. Казалось также, что он берет меня в свидетели тех странностей, которые прямодушный человек не может рано или поздно не обнаружить вокруг себя. Несмотря ни на что, он немного гордился этими странностями. Он не мог думать о своей жене и о своей старшей дочери без некоторого преклонения перед ними; и хотя г-н Барбленэ готов был признать, что сам он лишь весьма слабо ощущал в себе 'дух семьи', все же он далеко не равнодушно относился к тому обстоятельству, что в его доме дух семьи был проявлен так исключительно блестяще. Ему не нужно было самому быть настоящим ревнителем этого культа, чтобы чувствовать, как влиятельность и вес распространяются также и на него.
Несколькими минутами раньше, пока он говорил, я ощутила в своем сердце могучий прилив симпатии, один из тех порывов, которые внушают нам веру, что у нас достанет силы одним ударом разрушить некоторые условные преграды, разделяющие людей, достанет силы поставить все под вопрос и побудить как другого, так и себя самих заново построить всю жизнь на основах истины. Я чуть было не сказала ему: 'Добрый мой папаша Барбленэ, я вас очень люблю и очень люблю также этого бедного ребенка Марту. Вы имели несчастье взять себе в жены несносную матрону, которая принимает свои смешные манеры за формы величия - не угодно ли вам присесть! – которая в сущности никого не любит; у которой не достает самой банальной проницательности; которая торжественно царствует в доме, чтобы избежать неприятности на деле управлять им, и которая, вдобавок, разыгрывает роль неизлечимо больной, чтобы окружить себя атмосферой внимания, которую она по желанию то сгущает, то разрежает. Что касается Марты, то на свое несчастье она имеет сварливую сестру, в которой материнский эгоизм осложняется завистью, отягчается горечью. Имейте мужество отдать себе отчет в этом, раз навсегда это признать! Вам будет лучше от этого – и одной и другой стороне'. Еще немного, и я обратилась бы к нему: 'Приведите сюда вашу маленькую Марту. Мы объяснимся все вместе, втроем. Я вам импровизирую угощение за два су, маленький завтрак, и мы останемся втроем в моей комнате с этим светлым солнышком на моих трех разнокалиберных тарелках'.
Во всем этом не было ничего нелепого или действительно неосуществимого. Все это, может быть, прямо-таки жаждало осуществления; папаша Барбленэ почувствовал, может быть, внутреннее побуждение к этому в одно время со мной, побуждение более слабое, чем у меня, потому что он был не так молод и его почтительное отношение к жесткому жизненному укладу слишком глубоко укоренилось в нем. Может быть, и Марта там, у себя, тоже ощутила одновременно с нами потребность присоединиться к нам, и ее душа находила в этой мысли успокоение и некоторое утешение.
Но теперь я больше не желаю этого. Я вспоминаю об уроке, который я должна дать в городе. У меня остается едва пять минут на окончание своих приготовлений и на дорогу. Я опоздаю. Придется в качестве компенсации продлить урок на несколько минут после полудня. Я приду в отель с опозданием. У Марии Лемье не хватит терпения ожидать меня. Она, пожалуй, будет уже кушать второе блюдо. Весь завтрак окажется расстроенным, неудавшимся. Удовольствие моего завтрака с Марией Лемье будет испорчено. Еще одно лишнее удовольствие, одна лишняя приятная вещь, на которую я рассчитывала, будет у меня отнята. Как будто и без того не было достаточно неприятностей! Мне придется начать это длинное после-полудне, имея одним удовольствием меньше, и совершить таким образом длинный путь, найти в себе мужество дотянуть до вечера, без всякой надежды встретить на пути взамен хотя бы малейший след другого удовольствия.
Промелькнувшие во мне мечты должны были вызвать на моем лице некоторый блеск, но г-н Барбленэ не был настолько чуток, чтобы его заметить, хотя,
