неизменно сохранял бодрость духа. Как только сонные, плохо выспавшиеся летчики усаживались в автобус, тотчас же раздавался его могучий бас. Он объявлял «Утро самодеятельности» открытым и всю дорогу до самого аэродрома чудил: то рассказывал анекдоты, то пел волжские песни, то со всеми подробностями излагал какую-нибудь невероятную историю из собственной биографии, пересыпая ее такими красочными деталями, что все хватались за животы от смеха. Сон как рукой снимало, и люди прибывали на аэродром в веселом настроении.
Но к вечеру усталость давала о себе знать, и, вернувшись из последнего полета, некоторые засыпали прямо под плоскостями своих самолетов, едва успев зарулить в капониры.
Покрышкин похудел, под глазами у него легли тени, резкая морщина прорезала лоб, но усталость не угнетала его. В нем жила какая-то упрямая уверенность, что в критическую минуту он всегда сумеет на полмгновения опередить гитлеровца. А в авиации решают именно эти неуловимые доли мгновения. Он еще раз доказал это в бою у того же злополучного Мысхако 21 апреля.
Восьмерка истребителей под командованием Покрышкина сопровождала наших штурмовиков. Неожиданно справа от себя Саша заметил воздушный бой: кто-то из его летчиков, не дождавшись приказа, уже ввязался в бой с неизвестно откуда свалившимся немецким истребителем. Раздосадованный, он хотел было ругнуть ведомого за то, что тот не предупредил его по радио, как вдруг, оглянувшись назад, увидел в тридцати-сорока метрах от себя рыло трехпушечного немецкого истребителя.
Он резко дал ручку влево и до отказа сунул левую же ногу, убрав газ. В то же мгновение он услышал сильный грохот за спиной. В голове мелькнуло: «Все!..» Но самолет остался послушным. Теперь Покрышкин видел гитлеровца прямо перед собой. Он тут же дал полный газ и устремился за ним.
Гитлеровец был уверен, что советский самолет сбит, и с ходу увязался за другим истребителем, как вдруг увидел у себя в хвосте «воскресшего» Покрышкина. Немец бросил машину в переворот — Покрышкин в точности повторил его маневр. Фашист вывел свой самолет в горизонтальный полет у самой воды — Покрышкин с огромным наслаждением влепил ему в хвост три очереди из крупнокалиберных пулеметов и пушки.
Только потом, уже на земле, внимательно анализируя полет, Покрышкин детально разобрался в том, что произошло. Оказывается, у него в полете отказал приемник, — вот почему он не услышал сигнала ведомого. Затем, заметив гитлеровца в хвосте у себя, он тут же свалил свой самолет в скольжение и вышел из него полупереворотом, опередив на какую-то неуловимую долю секунды рефлекс противника.
Грохот, который он услышал, не был грохотом разрыва — «мессершмитт» подошел так близко, что до Покрышкина донесся звук выстрела его пушек, что, вообще говоря, в авиации бывает крайне редко. Снаряды же прошли мимо. Покрышкин привез только одну пулевую пробоину в крыле. Опоздай он хоть на миг, и очередь из трех пушек «мессершмитта» уничтожила бы его. Но уход из-под огня противника скольжением и полупереворотом был излюбленным маневром Покрышкина, и он отработал его настолько совершенно, что выполнял, не думая, молниеносно. Бот что спасло его!
Назавтра после этой встречи с «мессершмиттом» Покрышкина наградили орденом Красного Знамени. Теперь о нем стали писать даже в армейской газете. Но сам он, поглощенный расчетами и планами, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Чувствовал только, как большой, сильный поток подхватил его и несет, несет все быстрее куда-то вперед. И он заботился теперь только о том, как бы не забыть, не упустить чего-то и полностью использовать все возможности истребления вражеских самолетов, открывшиеся перед ним.
Покрышкин не любил копаться в своих переживаниях и всегда старался думать только о реальных, деловых предметах. В былые дни, когда ему приходилось туго, он всегда силился отвлечься от будничных дрязг и садился с карандашом за лист бумаги. Рисуя в сотый раз схему какой-нибудь новой, сложной фигуры, постепенно восстанавливал душевное равновесие. Теперь, когда он начинал ощущать, что вот эта приятно щекочущая сознание атмосфера почета начинает действовать на него усыпляюще, старался загрузить себя до предела работой, чтобы не дать мозгу успокоиться.
Покрышкин все еще был недоволен своими воздушными боями. Хоть они, как правило, и заканчивались успешно, ему казалось, что в них нет той отработанной законченности, когда буквально каждая секунда заполнена полезной работой, когда всё идет последовательно и четко и весь механизм боя отлично слажен. Война представлялась ему именно механизмом, большим и сложным. И сам он на войне именно работал — так же обстоятельно, солидно и серьезно, как когда-то на заводе, где изучал лекальное дело.
И теперь, когда выношенные им замыслы и планы стали реальностью, его раздражали неполадки, недоделки. Все еще не было законченной четкости во взаимодействии внутри пар и между парами. Ведомые нередко теряли ведущих, а ведущие, завидев противника, часто забывали о ведомых. Все еще хромало взаимодействие групп: появится вражеский самолет, и все скопом бросаются за ним, нарушая порядок, строго обусловленный разработанным на земле планом боя. Многие стремились прежде всего атаковать истребителей, вместо того чтобы обрушиться всей мощью огня на бомбардировщиков. В эфире подчас царил полный хаос: все разом кричали, вместо того чтобы молча выслушивать приказания ведущего и коротко докладывать о противнике.
Командование с удовлетворением следило за ростом Покрышкина. Командующий воздушной армией, много внимания уделявший воспитанию летчиков, все чаще встречался и подолгу беседовал с ним. Ему нравилось упрямое стремление этого командира эскадрильи внести железную систему в стихию воздушного боя, подчинить ее нерушимым законам. Нравилось ему и то, что капитан так требователен к людям и к себе. Командир дивизии рассказал командующему, что Покрышкин еще ни разу не перехвалил никого из своих подчиненных. Напротив, выслушав рапорт об удачно проведенной схватке, он мог вдруг строго сказать:
— Нормально. Только вот на развороте зря высоту теряешь. Думаешь, я не видел? И за скоростью не всегда следишь. Понятно?
Летчик безропотно принимал замечание и впредь не забывал чуть-чуть опустить нос машины при развороте. Он знал: стоит повторить хоть маленькую погрешность, и Покрышкин взыщет еще строже. Но летчик знал и то, что в любых условиях командир не даст своих людей в обиду и во что бы то ни стало добьется и своевременного ремонта самолетов, и хорошего снабжения, и нормального размещения на отдых.
Беседы с генералом окрыляли Покрышкина, но он не задирал нос. Наоборот, возвращаясь от командующего, еще требовательнее относился к себе и к подчиненным.
Ничего не понимая, Андрей Труд сочувственно спрашивал:
— Неужели опять стружку с тебя снимал?
И Покрышкин серьезно отвечал:
— А ты думал?!
И Труд тяжело вздыхал: трудно угодить начальству!
В конце апреля сорок третьего года на фронтах наступило затишье, которое обычно предвещает начало новых больших событий. Гитлеровское командование не отказалось от наступательных замыслов. Оно готовило мощный удар из района Курской дуги, а затем рассчитывало взять реванш и на Кавказе, опираясь на вот этот клочок кубанской земли.
Замыслам гитлеровцев советское командование противопоставило план большого летнего наступления, которое должно было обеспечить освобождение огромных территорий Советской страны. Тысячи танков и тысячи самолетов, десятки тысяч орудий подтягивались к районам будущих сражений. Где-то там, далеко от Кубани, — под многострадальным Орлом, у тихой, изувеченной снарядами Обояни, в Курске, превращенном руками горожан в крепость, — по ночам бесшумно разгружались эшелоны, и полки, дивизии исчезали, растекаясь по лесам, оврагам и деревням. Они ждали своего дня и часа.
Тем временем здесь, на дальних подступах к Керченскому проливу, продолжались упорные сражения. Узкая полоска земли, в которую фашисты въелись, как черви, была перепахана снарядами и бомбами. Наше командование отдавало себе отчет в том, что в своеобразных условиях этого крохотного театра военных действий одного удара будет мало. Надо было постепенно, шаг за шагом, в трудной борьбе отнимать у противника одну позицию за другой.
В непроходимых плавнях, над которыми уже начали виться тучи комаров, блуждали невидимые
