— Мы идем на футбол! — триумфально завопила Аллиса, подбегая к моему столику.
Я сидел в громадном зале лунного ресторана и пил кофе, коротая время до нашего отлета. Старт был назначен на следующее утро, но и я был не промах — заказал себе пять литров турецкого кофе маленькими чашками-наперстками, так что впереди была веселая ночка.
— Кто это «мы», позвольте вас спросить? — осведомился я. — И где ты взяла деньги на билеты? Надеюсь, не из кармана моего пиджака?
— Что ты, папа? — искренне оскорбилась дочь. — Как ты мог такое подумать? Обворовывать кровных родственников — это грех. Я продала черную икру из нашего почтового груза. Так что о карманных деньгах на ближайший месяц можешь не беспокоиться.
— Рад слышать, — кисло сказал я, лихорадочно соображая, как мне сообщить трагическую новость несчастным водолазам с Малой Медведицы. Теперь у них целый год не будет свежей осетрины на обед.
— А иду я на матч не одна, — продолжала между тем Аллиса. — Вместе с Можейкой. Он тоже болельщик. У него и шарф припасен.
— Там холодно? — обеспокоился я.
— Нет, он им махать будет.
— Мух отгонять, что ли?
— Папа, ну какой ты нудный! Это же футбол!
— Отмирающий вид спорта. Никогда не понимал футбола. И еще подумаю, отпускать ли тебя.
— Даже с коком?
— Да хоть с Куком!
— Я, хоть и не кок, и даже не Кук, но на футбик тоже пойду, — влез механик. — А то, действительно, за этой парочкой глаз да глаз нужен…
Мне стало легче. Хоть одной головной болью будет меньше. Зная, что Аллиса побаивается строгого Голубого, я мог быть спокоен по крайней мере за честный исход межпланетного матча.
Когда веселая троица, щебеча, удалилась, я щелкнул пальцами, требуя очередную порцию кофе. И тут мерное жужжание и гул, наполнявшие зал, были расколоты вдребезги знакомым громовым голосищем:
— Плевать на мой лысый череп, кого я вижу?!!
В дверном проеме стоял не кто иной, как мой закадычный друг и однокашник Крокозябра. Я не виделся с ним со времен учебы в аспирантуре, но ни на минуту о нем не забывал. Да и как можно было забыть огромную четырехметровую зверину с полуметровой пастью, семью щупальцами и некоторым количеством глаз, которые по желанию их обладателя размещались то на его широкой морде, то вокруг всей его плешивой головы?
Но забыть этого толстомордого аспиранта я не мог и по другой причине. Именно он спас меня от завала на кандидатских, мастерски откусив голову моему чрезвычайно требовательному руководителю. Крокозябру спешно перевели на археологический факультет, меня же под шумок оформили на место почившего в бозе профессора. Кстати, именно так я и получил свое звание, не без помощи моего милого Крокозябры!
— Зелезнев! — ревел тем временем мой друг, разбрасывая столы и отшвыривая в стороны зазевавшихся посетителей. — Зелезнев, старина! Нет, ну это же надо! Сколько световых лет, сколько зим, осеней и этих, как их там… Ну, неважно! Какими судьбами, биолог ты мой ненаглядный?!
— Мы летим за зверями, Крокозябра! — сказал я.
— За зверями? Это замечательно! — с чувством глубокого отвращения сказал Крокозябра. Он никогда не разделял моего пристрастия к разным тварям и поступал в институт на биофак из солидарности со мной, ибо я был единственным из землян, кто не стал заикаться от встречи с ним, и даже не требовал надеть на этакое чудище напастьник и штаны.
— Скажи на милость, зачем тебе еще звери? — уныло поинтересовался мой друг. — У тебя и так все Козоо битком.
— Есть такое слово — «надо», — вздохнул я. Не могу же я объяснять такому недалекому существу, что еще есть такие понятия, как «перерасход средств», «недостача» и «ревизия»?
— Понятно, — замахал щупальцами Крокозябра. — Дело есть дело. Но в этот вечер надо забыть обо всех делах, кроме нашей встречи. Это надо отметить! Официант! Четыреста чашек валерьянки и салат с супом!
— Крокозябра, ты же всегда брал шестьсот чашек! — вскричал я. — Ты бросил пить?
— Это для тебя, — строго сказал мне археолог, — Как и салат. Сам я ограничусь супом.
Я мысленно крякнул, но знал, как мнителен мой друг, и решил пока от выпивки не отказываться — обманутый в лучших чувствах Крокозябра за себя не ручался.
— Ну, как жизнь? — допрашивал меня Крокозябра. — Как дочка? Уже говорит?
— Говорит? — я саркастически засмеялся. — Да будет тебе известно, что пить, курить, говорить и воровать она начала одновременно! Правда, курить мы ее потом отучили под гипнозом, но только табак. Впрочем, это совсем не интересно.
— Эх, профессор! — расчувствовался мой друг, и струи едкой жидкости, хлынувшие из его глаз, прожгли неаккуратные дыры в скатерти и столешнице. — Детишки растут, а мы с тобой?
— Все те же, Крокозябра, — утешил его я. — Ты-то уж, во всяком случае.
— Да! — усы у моего друга встали дыбом. — Мы с тобой, Зелезнев, еще заткнем их всех за пояса!
В доказательство своих слов он схватил щупальцем сидящую напротив туристку и одним махом сунул ее за свой роскошный кушак.
— Крокозябра, что ты наделал? — воскликнул я. — Тебя неправильно поймут!
— Пардон, пардон, — мой друг извлек из-за пояса истошно верещащую туристку. — Тысяча извинений. Великий археолог современности Крокозябра просит прощения!
Несчастная заверещала еще громче.
— Зелезнев, — обратился ко мне Крокозябра. — У меня нет слов. Скажи этой юной леди, что, если она не закроет пасть, я открою свою, и буду вынужден заявить: «Извините, но мои зубы на вашей шее!»
К счастью, туристка уловила слова моего друга, потому что тут же замолкла и пулей вылетела из ресторана.
— Исключительно возбудимое существо, — заметил Крокозябра, садясь на стул. — Ей надо лечиться электричеством. И чем больше вольт — тем лучше.
— Пойдем отсюда, — предложил я. — Нам лишние неприятности ни к чему.
— А что, здесь кто-то собирается устроить нам неприятности? — кротко спросил Крокозябра.
— Ладно, это я так, не подумавши, ляпнул, — пришлось покаяться мне.
Мы помолчали, вспоминая прошлое. Робот-официант подкатил к нам тележку с валерьянкой, супом и салатом. Салат Крокозябра отдал мне, а суп тут же пролил себе на головогрудь, изукрасив ее капустой и луком. Затем, обратив внимание на тележку, он заметил:
— А почему здесь триста девяносто восемь чашек, а не четыреста?
— Четыреста, — заявил непроницаемым тоном робот. — У нас все точно. Как в аптеке.
— Аптека, — и археолог, покосившись на официанта, принялся считать. Пять раз он сбивался, выпускал едкий дым из ноздрей и ушей, после чего вновь начинал считать, бормоча и загибая щупальца.
— Крокозябра, — решил отвлечь его я. — Ты уже весь ресторан завонял. Прекрати, пожалуйста.
— Они меня еще будут учить считать! — шумел археолог. — Аптекари!
Наконец он унялся. К счастью, он, видимо, забыл, что спиртное предназначалось мне, и приступил к осушению чашек. Выпив полсотни, он посмотрел на меня полными вселенской скорби глазами, упер уши в лапы и заплакал.
— Все меня ненавидят, — хныкал он, трубя в ужасный носовой платок. — Меня никто не любит!
— Да ты гонишь! — вспомнил я словечко славных институских времен. — Все тебя любят, Крокозябра! Только в душе.
— Ну да, — уныло отозвался мой друг. — Всюду ложь, воровство и обман. И сквозняки!
— Балда, — убеждал его я. — Ты самый замечательный археолог в мире! Вот скажи мне, у какого еще археолога есть такие прекрасные густые волосы в носу? А эти усы? Боже, какие усы! Я бы все отдал, чтобы
