скончаться по дороге. Она только что закрыла глаза; сестра Гиацинта, дежурившая подле нее, знаком подозвала г-жу Дезаньо и поделилась с ней своими опасениями. Обе наклонились над умирающей и следили за ней со все возрастающим беспокойством. Ее желтое лицо потемнело, стало землисто-бурого цвета; глаза ввалились, губы были сжаты; сестру и г-жу Дезаньо особенно пугал хрип, медленно вырывавшийся из ее груди вместе с тлетворным дыханием, — рак закончил свою страшную работу. Вдруг г-жа Ветю приоткрыла глаза и испугалась, увидев склонившихся над ней женщин. Неужели смерть уже близка, что они так смотрят? Во взгляде ее отразилась бесконечная печаль, сожаление об уходящей жизни. У нее уже не было сил бороться и проявлять бурный протест; но как жестока к ней судьба: бросить лавку, привычное окружение, мужа — и умереть так далеко! Вытерпеть мучительное путешествие, молиться дни и ночи — и не получить исцеления, умереть, когда другие выздоравливают!!
— Ах, как я страдаю, как страдаю… Умоляю вас, сделайте что-нибудь, сделайте хоть так, чтобы я больше не мучилась, — пролепетала она.
Госпожа Дезаньо была потрясена; ее хорошенькое, молочного цвета личико, обрамленное растрепанными белокурыми волосами, склонилось над больной. Она не привыкла видеть умирающих и отдала бы, по ее выражению, полжизни, чтобы спасти бедную женщину. Г-жа Дезаньо поднялась и отозвала в сторону сестру Гиацинту, тоже растроганную до слез, но уже примирившуюся с этой смертью, которая несла несчастной избавление. Неужели действительно ничего невозможно сделать? Разве нельзя хоть чем-нибудь помочь, исполнить просьбу умирающей? Утром, два часа назад, аббат Жюден причастил и исповедал ее. Она получила небесную помощь, больше ей не на что было рассчитывать, она уже давно ничего не ждала от людей.
— Нет, нет, надо что-то сделать! — воскликнула г-жа Дезаньо.
Она подошла к г-же де Жонкьер, стоявшей у постели Марии.
— Слышите, сударыня, как несчастная стонет? Сестра Гиацинта думает, что ей осталось жить всего несколько часов. Но мы не можем бросить ее на произвол судьбы… Есть же успокоительные средства. Почему бы не позвать молодого врача, который с нами приехал?
— Конечно, — ответила начальница. — Сейчас!
О враче в палатах никто не думал. Дамы вспоминали о нем только во время тяжелых приступов, когда больные вопили от боли.
Сестра Гиацинта, удивляясь, как она не подумала о Ферране, находившемся в соседней комнате, спросила:
— Хотите, сударыня, я схожу за Ферраном?
— Ну конечно! Приведите его поскорей.
Когда сестра ушла, г-жа де Жонкьер с помощью г-жи Дезаньо приподняла голову умирающей, надеясь, что ей станет легче. Надо же было случиться такой беде именно сейчас, когда они остались одни, — остальные дамы-попечительницы ушли по своим делам или в церковь. В огромной пустой палате, мирно дремавшей и залитой солнцем, порой раздавался лишь нежный смех ребенка, игравшего где-то вблизи.
— Это Софи так шумит? — немного раздраженно спросила начальница, предвидя катастрофу и связанные с ней неприятности.
Она быстро прошла в конец палаты: действительно, то была Софи Куто. Девочка сидела на полу, за кроватью, и, хотя ей было уже четырнадцать лет, играла с тряпичной куклой. Она разговаривала с ней, напевала и так увлеклась игрой, что даже смеялась от удовольствия.
— Держитесь прямо, мадемуазель! А ну-ка, станцуйте польку! Раз, два! Кружись, пляши, кого хочешь обними!
К Софи подошла г-жа де Жонкьер.
— Деточка, одна наша больная очень страдает, ей плохо… Не надо так громко смеяться.
— Ах, сударыня, я не знала.
Она вскочила с куклой в руках и сразу стала очень серьезной.
— Она умрет, сударыня?
— Боюсь, что да, детка.
Софи, затаив дыхание, пошла за начальницей и села на соседнюю кровать; со жгучим любопытством, без малейшего страха, смотрела она своими большими глазами на умирающую г-жу Ветю. Г-жа Дезаньо нервничала, с нетерпением ожидая врача, а Мария, вся залитая солнцем, в восторженной надежде на чудо, казалось, не замечала, что творится вокруг.
Сестра Гиацинта не нашла Феррана в маленькой комнате возле бельевой, где он обычно находился, и отправилась искать его по всему дому. Молодой врач, пробыв здесь два дня, совсем растерялся: в этой странной больнице его призывали только к умирающим. Аптечка, которую он привез с собой, оказалась никому не нужной: нечего было и думать о лечении, ведь больные приезжали сюда не для того, чтобы лечиться, а для молниеносного, чудесного исцеления; поэтому доктор только раздавал пилюли опиума, которые успокаивали слишком сильные боли. Он был поражен, когда ему довелось присутствовать при обходе палат доктором Бонами. Это была просто-напросто прогулка; доктор приходил из любопытства, не интересуясь больными; он не осматривал их и не задавал им вопросов. Его занимали только мнимоисцеленные, он задерживался возле коек знакомых женщин, которых видел в бюро регистрации исцелений. Одна из них страдала от трех болезней сразу, а святая дева до сих пор соблаговолила исцелить только одну из них; правда, оставалась надежда, что она исцелит и остальные. Порой какая-нибудь несчастная, исцеленная накануне, на вопрос, как она себя чувствует, отвечала, что боли у нее возобновились; но это ничуть не нарушало спокойствия доктора, полагавшегося на бога, который завершит начатое. Разве не замечательно, что выздоровление уже началось? Поэтому он любил говорить: «Начало положено, потерпите!» Но больше всего он боялся дам-попечительниц; каждая хотела заполучить его, чтобы показать какой-нибудь исключительный случай, каждая гордилась, считая, что у нее на руках самые тяжелые больные, самые необычайные, ужасные случаи, и потому ей хотелось поскорее их зафиксировать, — как же она будет потом торжествовать! Одна хватала его за руку, уверяя, что ей кажется, будто у ее больной проказа. Другая умоляла подойти к ее больной, утверждая, что у девушки бедро покрыто рыбьей чешуей. Третья шептала ему на ухо невероятные подробности, касающиеся замужней светской дамы. Он увертывался, отказывался от осмотра, наконец, давал обещание прийти в другой раз, когда у него будет время. По его словам, если слушать этих дам, — весь день пройдет в бесполезных консультациях. Затем он вдруг останавливался перед какой-нибудь чудесно исцеленной и знаком подзывал Феррана, говоря: «А! Вот интересный случай!» И ошеломленный Ферран должен был выслушивать рассказ доктора о болезни, совершенно исчезнувшей после первого же погружения в бассейн.
Наконец сестра Гиацинта встретила аббата Жюдена, который сказал ей, что молодого врача вызвали в палату для семейных. Он уже в четвертый раз спускался туда к брату Изидору, чьи мучения не прекращались. Единственная помощь, какую мог ему оказать врач, это давать без конца опиум. Измученный миссионер просил хоть немного облегчить боль, чтобы у него хватило сил отправиться после обеда в Грот, куда его не могли отнести утром. Однако боли усилились, он потерял сознание.
Войдя, сестра застала врача у изголовья больного.
— Господин Ферран, пойдемте скорее со мной в палату святой Онорины, у нас там умирает женщина.
Врач улыбнулся сестре, — один вид ее всегда радовал его и поднимал у него настроение.
— Иду, сестра. Только подождите минутку, я хочу привести в чувство этого несчастного.
Сестра Гиацинта вооружилась терпением и стала помогать доктору. Палата для семейных в нижнем этаже была также залита солнцем, свежий воздух врывался в открытые большие окна, выходившие в тесный садик. В то утро г-н Сабатье, как и брат Изидор, остался в постели, чтобы немного отдохнуть, а г-жа Сабатье, воспользовавшись этим, отправилась покупать медали и образки для подарков. Сидя на кровати, прислонившись к подушкам, г-н Сабатье с блаженным видом машинально перебирал четки, но не молился, а смотрел на соседа, с болезненным интересом следя за умирающим.
— Ах, сестра, — обратился он к подошедшей сестре Гиацинте, — я просто восхищаюсь этим несчастным миссионером. Вчера я усомнился в святой деве, — ведь семь лет она отвергает мои мольбы, — и вот при виде этого мученика, так покорно переносящего свои страдания, мне стало стыдно за мое маловерие… Вы не представляете себе, как он страдает; надо видеть его перед Гротом, когда в глазах его
