— Нет, не с кормами… Нам дают по нарядам. Я к вам посоветоваться зашла, вспомнила, как в прошлом году из Москвы ехали, разговаривали, вот и подумала… — Она уселась в кресло, заговорила более решительно: — Выступать мне завтра, вот и речь написана. — Она достала три листа, передала Павлову.
— Что ж, показатели высокие…
— Хорошие… Только тут неправда написана… Наврано тут…
Над Сибиряковой шефствовал сам Смирнов. Павлов слышал в районах разговоры о некоторых натяжках в показателях Сибиряковой, но думал, что это от зависти к передовику. А теперь сама Сибирякова сообщала:
— Привесы и поголовье, которое откормлено, это все правильно… Но не одна я ухаживала. Трое нас работало, а написано, будто я все одна. И в газете так напечатали. Теперь в глаза людям смотреть стыдно. Я говорила, что нас трое, а напечатали, что я одна будто бы. — Сибирякова достала из кармашка кофточки платок, приложила его к глазам. — И теперь говорят, будто помощников называть не обязательно. Что посоветуете, Андрей Михайлович? Как мне говорить?
Что мог посоветовать Павлов? Ему ясно: надо говорить только правду.
— Я тоже так думала, — вздохнув, сказала Сибирякова. — Вот брошу эти бумажки и расскажу все, как есть. Ведь знаете… У нас много хорошего сделано! Летний лагерь, бесклеточное содержание, кормораздатчик изобрели… У нас многим можно поучиться. Дело-то хорошее сделано… — Она встала. — Спасибо за добрый совет, Андрей Михайлович… Сразу легче сделалось, — улыбнулась она. — Верно, полегче. А то как в воду опущенная…
— Задержитесь немного, — смущенно попросил Павлов. Он чувствовал, что лицо его покраснело… «Как же теперь говорить с Сибиряковой о новом обязательстве?» Повел разговор издалека: сколько вообще можно откормить свиней, что для этого потребуется… Но, к радости Павлова, Сибирякова сама заявила, что они решили откормить нынче двенадцать тысяч свиней.
— В мою речь эту цифру не поставили, наш секретарь будет согласовывать с Иваном Петровичем. А может, с вами можно?
— Разве обязательства надо согласовывать? — смутился Павлов. — Вообще же двенадцать тысяч — это здорово!
— Это голов откормить. А свинины сдадим десять тысяч центнеров. Тогда, Андрей Михайлович, я так и скажу: десять тысяч центнеров. Втроем!
Павлов вздохнул облегченно.
И вот Сибирякова на трибуне. Заговорила весело, звонко:
— Дорогие товарищи! Я не буду называть цифр. Вы их читали, да и в докладе наши показатели были названы. Только самой мне было тяжело слушать доклад. Потому что про нас сказали неправду!
В зале стало тихо-тихо.
— Неправда это, товарищи! Не я одна работала, нас работало трое, и все мы с желанием работали. — Она назвала имена своих помощников. — Если наши показатели заслуживают похвалы, то всех троих надо отметить.
Из зала напомнили о газете.
— В газете тоже неправильно написали. Трое мы это сделали! И вообще, надо комплексной бригадой за свиньями ухаживать. Одному человеку в наше время ничего почти нельзя сделать. Вот и в третьем году семилетки наше звено решило получить не меньше десяти тысяч центнеров свинины. И мы это обязательство выполним! Честное слово, выполним!
Сибиряковой долго аплодировали.
— Об очень злободневном и важном вела здесь речь Сибирякова. Резко и честно говорила! — так начал свое выступление Несгибаемый. Он решительно обрушился против очковтирательства в любых формах, назвал имена некоторых очковтирателей и, повернувшись к Смирнову, сказал: — Хотелось бы, Иван Петрович, услышать вашу оценку всем этим неблаговидным делам.
Досталось и Павлову, особенно в выступлении нового секретаря Пановского райкома Гребенкина. То и дело взмахивая своей правой рукой, он выговаривал:
— Мы на местах не чувствуем секретаря обкома по сельскому хозяйству. Когда ни позвонишь ему, ответ один: «В своих районах». Что же он, секретарь по трем районам или по области? Говорю это потому, что товарища Павлова хорошо помнят целинники. За добрые дела помнят. Он и нам, особенно молодым, мог бы много полезного подсказать, сам на целине работал. А его в леса упрятали, на север. Неразумно это. Надо, Иван Петрович, заставить Павлова повернуться лицом к целинным районам, лишить его спокойной жизни.
«Знал бы он мою спокойную жизнь», — с горечью думает Павлов.
После совещания Смирнов упрекнул Павлова:
— Напутали с Сибиряковой… К чему это: на троих, на двоих? Она запевала, она и…
— Она честная работница, Иван Петрович, и в этом конкретном случае совершенно права. Она хорошо поняла свою задачу.
— А вот ты так ничего и не понял, Павлов, — совсем другим тоном заключил Смирнов и отвернулся.
Странно, но Павлов почему-то даже рад этому новому охлаждению в отношениях со Смирновым. Так лучше, честнее…
3
В степи буранило. С высокого шоссе белая заснеженная степь кажется покрытой дымкой. Бесконечные снежные ручейки торопливо ползут поперек асфальта…
Точно так было и в ту зиму, когда Павлов, став секретарем райкома, поехал в колхоз «Сибиряк», чтобы у опытнейшего председателя Соколова «ума набираться». Тогда Павлов раздумывал о линии поведения. И нашел эту линию. Дронкинский район заметно опередил соседей и по урожаям, и по другим показателям.
И сейчас ему надо продумывать линию поведения. Ехал он в Пановский район к Гребенкину, оттуда собирался в бывший свой Дронкинский. Павлов знал Гребенкина еще тогда, когда тот был заместителем заведующего сельхозотделом обкома, и с особым интересом ждал встречи с ним.
Здание райкома в Паново точно такое, как и в Дронкино: двухэтажный каменный дом. В приемной секретарей только дежурный. Он доложил:
— Все в районе!
Гребенкин был в колхозе «Путь к коммунизму». Павлов услышал по телефону полушутливый голос:
— Надо предупреждать, Андрей Михайлович, а то традиции нарушаете: большое начальство всегда предупреждает…
Буран разыгрался вовсю. И вездеход местами пришлось выручать лопатой. В колхоз Павлов приехал в сумерках. Гребенкин ждал его в колхозной конторе.
— Помучались? Это не город, — подмигнул он, подавая руку. С его лица не сходила веселая улыбка. — Мы думали, успеете… Обсуждали животноводческие дела. А завтра агрономы именинники, обсудим рабочие планы на весенний сев.
— Что ж в райкоме-то ни души не оставил?
— А разве что случилось?.. — усмехнулся Гребенкин. — Вы не раздевайтесь здесь, Андрей Михайлович, — остановил он Павлова. — Пора на покой, люди все в кино, отрывать не стоит.
— А ты где остановился?
— Так я тут свой человек!
Уже на улице, пересиливая вой разгулявшейся пурги, Гребенкин рассказал Павлову, что усадьба колхоза построена почти заново. Старых домов осталось десятка полтора. И все они в стороне от новой деревни.
Павлов вспомнил, как Соколов рассказывал ему о трехлетке Гребенкина по жилому строительству в
