История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

долг? чиновниковъ, Муразова – о долг? челов?ка.} передъ родиной и людьми,- и, въ этомъ отношеніи, Чичиковъ головой стоитъ выше ихъ вс?хъ. Вс? они ведутъ безсознательную, пошлую жизнь, день за днемъ; духовные интересы ихъ ничтожны. 'Темный уголокъ' Руси, изображенный въ 'Ревизор?',- въ 'Мертвыхъ Душахъ' разросся въ обширное 'темное царство'.

Собакевичъ.

Въ лиц? Собакевича Гоголь вывелъ дворянина-'кулака', захолустнаго медв?дя, грубаго, плутоватаго (пом?стилъ въ списокъ мужиковъ бабу, подд?лавъ имя). Духовныхъ интересовъ y него н?тъ никакихъ,- его 'душа' проситъ только ?ды, основательной, богатырской… Къ людямъ онъ относится съ недов?ріемъ (сцена съ расплатой Чичикова и распиской); онъ – большой пессимистъ и ругатель. Къ 'просв?щенію' онъ относится критически, понимая, впрочемъ, подъ 'просв?щеніемъ' только модную изысканность блюдъ во вкус? французской куіни. Челов?къ онъ практическій, хитрый,- сразу понимаетъ, въ чемъ д?ло; ловко обд?лываетъ свои д?ла. Но хозяинъ онъ хорошій,- и самъ онъ живетъ въ тепл? и сытости, и крестьяне y него сыты и здоровы; онъ бережетъ ихъ съ эгоистической точки зр?нія, какъ необходимый ему рабочій скотъ.

Коробочка.

Хорошей, домовитой хозяйкой представляется Коробочка; но это челов?къ другого масштаба,-все въ ней мелко: и душа, и жизнь ея, и хозяйство… Глупая и темная старуха, суев?рна, в?рящая въ чорта, она ловко устраиваетъ свое существованіе, потому что, при всей своей глупости, она хитра, разсчетлива, осторожна; къ людямъ она тоже относится подозрительно, недов?рчиво; подобно Собакевичу, она всегда 'насторож?', уб?жденная въ душ?, что челов?къ челов?ку – врагъ (homo homini lupus est). Это черствое, суровое міросозерцаніе она хитро и ум?ло прикрываетъ своею слезливостью, жалобами на вдовью безпомощность; она б?днится изъ хитрости, a въ комод? ея, вм?ст? со всякими старыми юбками, лежатъ и толст?ютъ м?шечки съ гривенниками и двугривенными. Она – такая же скопидомка, какъ Собакевичъ, и такъ же жиловата, какъ онъ, несмотря на все свое вн?шнее добродушіе, даже гостепріимство (впрочемъ, блинами она угощаетъ Чичикова въ разсчет?, что онъ будетъ закупать y нея разные товары). Ko всякимъ 'новшествамъ' она, какъ и Собакевичъ, относится съ недов?ріемъ; y обоихъ слишкомъ узокъ даже хозяйственный кругозоръ, y обоихъ полное отсутствіе фантазіи, ширины и свободы замысловъ.

Плюшкинъ.

Въ лиц? Плюшкина вывелъ Гоголь скрягу-психопата; онъ указалъ въ этомъ жалкомъ старик? ужасныя сл?дствія страсти 'пріобр?тать' безъ ц?ли,- когда само пріобр?теніе д?лается ц?лью, когда теряется смыслъ жизни. Гоголь подробно разсказываетъ намъ, какъ изъ разумнаго практическаго челов?ка, нужнаго для государства и семьи, Плюшкинъ обращается въ 'наростъ' на челов?честв?, въ какую-то отрицательную величину, въ 'прор?ху'… Для этого ему нужно было только утратить смыслъ жизни. Прежде онъ работалъ для семьи. Его идеалъ жизни былъ тотъ же, что и y Чичикова,- и онъ былъ счастливъ, когда шумная, радостная семья встр?чала его, возвращающагося отдохнуть домой. Потомъ жизнь его обманула,- онъ остался одинокимъ, злобнымъ старикомъ, для котораго вс? люди казалисъ ворами, лгунами, разбойниками. Н?которая наклонность къ черствости съ годами увеличивалась, жестче д?лалось сердце, тускн?лъ прежде ясный хозяйственный глазъ,- и Плюшкивъ потерялъ способность различать крупное отъ мелкаго въ хозяйств?, нужное отъ ненужнаго,- все вниманіе, всю свою бдительность устремилъ онъ на домашнее хозяйство, на кладовыя, ледники… Тогда, какъ крупнымъ хл?бнымъ хозяйствомъ пересталъ онъ заниматься,- я хл?бъ, главное основаніе его богатства,- годами гнилъ въ сараяхъ, собиралъ онъ всякую рухлядь въ своей кабинетъ, даже y своихъ же мужиковъ кралъ ведра и друія вещи… Онъ терялъ сотня, тысячи, такъ какъ не хот?лъ уступять копейки, рубля. Онъ выжилъ совс?мъ изъ ума, и душа его, никогда не отличавшаяся величіемъ, совс?мъ измельчала и опошл?ла. Плюшкинъ сд?лался рабомъ своей страсти, жалкимъ скрягой ходящимъ въ лохмотьяхъ, живущимъ впроголодь. Нелюдимый, угрюмый, доживалъ онъ свою ненужную жизнь, вырвавъ изъ сердца даже родительскія чувства къ д?тямъ.

'Плюшкинъ' и 'Скупой Рыцарь'.

Плюшкина можно сопоставить со 'скупымъ рыцаремъ' Пушкина, съ тою только разницею, что y Пушкина 'скупость' представлена въ трагическомъ осв?щеніи,- y Гоголя въ комическомъ. Пушкинъ показалъ, что сд?лало золото съ челов?комъ доблестнымъ, челов?комъ крупнымъ,- Гоголь показалъ, какъ извратила копейка обыкновеннаго, 'средняго челов?ка'…

Остатки св?та въ душ? Плюшкина.

Впрочемъ, Гоголь, такъ гуманно относящійся ко вс?мъ людямъ, даже къ падшимъ, не удержался отъ того, чтобы не бросить одного луча св?та въ деревянное сердце своего героя,- когда Плюшкинъ вспомнилъ свое д?тство, школу, товарищей,- на минуту согр?лось его сердце, тепл?е сд?лался его потухшій взоръ. Такъ въ сердц? скупого барона воспоминаніе о былой дружб? съ умершимъ герцогомъ, о дняхъ боевой славы, тоже согр?раетъ охлад?вшее сердце.

Маниловъ; историческое значеніе этого типа.

Интересный образъ представляетъ собою Маниловъ. Самъ Гоголь призналъ, что рисовать такіе характеры очень трудно. Въ немъ не было ничего яркаго, р?зкаго, бросающагося въ глаза. Такихъ расплывчатыхъ, неопред?ленныхъ образовъ много въ св?т?, говоритъ Гоголь; на первый взглядъ они похожи другъ на друга, но стоитъ вгляд?ться въ нихъ, и только тогда усмотришь 'много самыхъ неуловимыхъ особенностей'. 'Одинъ Богъ разв? могъ сказать, какой былъ характеръ Манилова',- продолжаетъ Гоголь.- 'Есть родъ людей, изв?стныхъ подъ именемъ: 'люди такъ себ?, ни то, ни ce – ни въ город? Богданъ, ни въ сел? Селифанъ'. Изъ этихъ словъ мы заключаемъ, что главное затрудненіе для Гоголя представляло не столько вн?шнее опред?леніе характера, сколько внутренняя оц?нка его: хорошій челов?къ Маниловъ, или н?тъ? Неопред?ленность его и объясняется т?мъ, что онъ ни добра, ни зла не д?лаетъ, a мысли и чувства его безупречны. Онъ – мечтатель, сентименталистъ; онъ напоминаетъ собою безчисленныхъ героевъ различныхъ сентиментальныхъ, отчасти романтическихъ романовъ и пов?стей: т? же мечты о дружб?, о любви, та же идеализація жизни и челов?ка, т? же высокія слова о доброд?тели, и 'храмы уединеннаго размышленія', и 'сладкая меланхолія', и слезы безпричинныя и сердечные вздохи… Приторнымъ, слащавымъ называетъ Гоголь Манилова; скучно съ нимъ всякому 'живому' челов?ку. Совершенно такое же впечатл?ніе производитъ на челов?ка, избалованнаго художественной литературой XIX в?ка, чтеніе старыхъ сентиментальныхъ пов?стей,- та же приторность, та же слащавость и, наконецъ, скука.

Но сентиментализмъ y насъ захватилъ н?сколько покол?ній, и потому Маниловъ – живой челов?къ, отм?ченный не однимъ Гоголемъ. Гоголь только отм?тилъ карикатурную сторону этой созерцательной натуры,- онъ указалъ на безплодность жизни сентиментальнаго челов?ка, живущаго исключительно въ мір? своихъ тонкихъ настроеній. И вотъ, тотъ образъ, который для людей конца XVIII в?ка считался идеальнымъ, подъ перомъ Гоголя предсталъ 'пошлякомъ', коптителемъ неба, живущимъ безъ пользы родин? и людямъ, не понимающимъ смысла жизни… Маниловъ – карикатура на 'прекраснодушнаго челов?ка' (die schone Seele), это изнанка Ленскаго… Недаромъ самъ Пушкинъ, рисуя поэтическій образъ юноши, боялся, что если бы онъ остался въ живыхъ, подольше пожилъ впечатл?ніями русской д?йствительности, то подъ старость, отяжел?въ отъ сытной, безд?льной жизни въ деревн?, закутанный въ халатъ, онъ легко обратился бы въ 'пошляка'. И Гоголь нашелъ, во что онъ могъ бы обратиться – въ Манилова.

Ц?ли жизни y Манилова н?тъ,- н?тъ никакой страсти – оттого н?тъ въ немъ задора, н?тъ жизви… Хозяйствомъ онъ не занимался, мягкій и гуманвый въ обращеніи съ крестьянами, онъ ихъ подчинилъ полному произволу приказчика-плута, и имъ отъ этого было нелегко.

Чичиковъ легко понялъ Манилова и ловко разыгралъ съ нимъ роль такого же 'прекраснодушнаго' мечтателя; онъ засыпалъ Манилова витіеватыми словами, очаровалъ н?жностью своего сердца, разжалобилъ жалкими фразами о своей б?дственной судьб? и, наконецъ, погрузилъ его въ міръ мечты, 'паренія', 'духовныхъ наслажденій'… 'Магнетизмъ души', грезы о в?чной дружб?, мечты о блаженств? вдвоемъ философствовать въ т?ни вяза,- вотъ, мысли, чувства и настроенія, которыя въ Манилов? сум?лъ ловко расшевелить Чичиковъ…

Ноздревъ.

Полную противоположность Манилову представляетъ Ноздревъ. На сколько Маниловъ – натура въ себя углубленная, живущая въ своемъ собственномъ мір?, настолько Ноздревъ – натура общественная, челов?къ, не им?ющій никакого собственнаго міра. Это – общественный паразитъ, который не можетъ существовать безъ людей. Хозяинъ онъ никуда не годный, семьянинъ – тоже: онъ – картежникъ-шуллеръ, барышникъ, собутыльникъ, словомъ, онъ живетъ только въ 'обществ?',- ч?мъ больше народу, т?мъ онъ чувствуетъ себя лучше, т?мъ откровенн?е раскрываетъ онъ себя. Это – лгунъ и хвастунъ по профессіи, крайняя степень Хлестакова, который вретъ только тогда, когда разыграется его фантазія. Въ противоположность ему, Ноздревъ вретъ всегда,- и пьяный, и трезвый, когда это ему нужно и когда не надо,- вретъ, не разбирая, в?рятъ ему, или н?тъ. Это – челов?къ 'изолгавшійся'. Легкость въ мысляхъ y него необыкновенная, такая же, какъ y Хлестакова,- оттого мысль y него скачетъ непосл?довательно, одна фраза часто логически не связывается съ другой (ср. разсказъ его объ ярмарочныхъ развлеченіяхъ). Жизнерадостный, суетливый, онъ всегда доволенъ жизнью. Самолюбія y него н?тъ, оскорбленій онъ не боится, и поэтому, взбалмошный и задорный, онъ легко наноситъ оскорбленія другимъ, не разбирая людей, не задумываясь о будущемъ; съ людьми онъ совершенно не считается, ни подъ кого не подлаживается и во вс?хъ видитъ только себя – то есть безшабашнаго гуляку, добродушнаго, беззаботнаго плута, для котораго суета и плутовство не есть средство удовлетворить корыстолюбіе, a просто возможность наполнить ч?мъ-нибудь свою безпокойную жнзнь,- средство занять ч?мъ-нибудь праздныя силы своей пошлой, но сильной натуры. Эта жажда жизни, д?ятельности, неразумно направленная, и создаетъ изъ него безпокойнаго челов?ка, 'историческаго челов?ка', скандалиста, который готовъ 'нагадить' всякому, не по злоб?, a всл?дствіе 'неугомонной юркости и бойкости характера'. Это – натура стихійная,- онъ не воленъ въ своихъ поступкахъ, въ своихъ словахъ. Его моральное безволіе удивительно сочетается y него съ наличностью энергіи (онъ можетъ на нед?лю запереться въ дом? для подбиранія картъ), съ р?шительностью и настойчивостью. Въ лиц? его Гоголь вывелъ сильнаго, но пошлаго челов?ка, въ жизни котораго н?тъ никакой ц?ли и смысла: онъ предпріимчивъ, какъ Чичиковъ, но его предпріимчивость безц?льна, безсмысленна, a потому и все существовавіе его – безнадежная глупость. Его Гоголь не выбралъ бы въ герои возрожденія.

с) Третій періодъ 'идеи' второй части 'Мертвыхъ Душъ'.

с) Третій періодъ д?ятельности Гоголя. Гоголь сжегъ вторую часть своихъ 'Мертвыхъ Душъ', но сохранившіеся отрывки позволяютъ высказать предположеніе, что идея этой второй части уже была иная; въ первой часгпи Гоголь судилъ русское общество съ точки зр?нія содержательности его жизни и пришелъ къ печальному выводу: русская жизнь оказалась безсмысленной, пошлой,- почти вс? герои (кром? Чичикова) оказались 'мертвыми душами',- ни одинъ не подошелъ сколько-нибудь подъ то идеальное пониманіе 'челов?ка', которое выработалось y него. Въ отрывкахъ второй части чувствуется иное отношеніе къ русскому обществу: и герои зд?сь уже не животныя (кром? П?туха, которому, собственно, м?сто въ первой части), и отношеніе къ нимъ автора другое. Глубже, гуманн?е относится теперь Гоголь къ павшему челов?ку: горячей, мучительной любовію къ ближнему проникнуты т? страницы, гд? говоритъ y него Муразовъ, гд? авторъ разсказываетъ о Хлобуев?, объ униженіи Чичикова… Это 'гуманное' отношеніе къ людямъ – и есть 'идея' дошедшихъ отрывковъ второй части. И зам?чательно, что эти разрозненныя главы, по настроенію своему, гораздо ближе къ лучшимъ произведеніямъ Достоевскаго, Тургенева, Гончарова, Островскаго, ч?мъ законченння и отд?ланныя главы 1-ой части.

Значеніе второй части для исторіи русской литературы.

Гоголь хот?лъ нарисовать 'положительные' русскіе типы, но, очевидно, онъ не сум?лъ художественно выполнить своего замысла,- онъ лишь нам?тилъ его. Писатели-реалисты, его ученики, сл?дуя за нимъ, нарисовали намъ т? идеальныя лица изъ русской д?йствительности, которыя не дались ему {Его желаніе нарисовать идеальную русскую д?вушку въ лиц? Улиньки не удалось,- но, вм?сто него, эту задачу разр?шил Тургеневъ, Островскій, Толстой и др.}. Это реалистическое изображеніе 'добра' создало новую эру въ русской литератур?. Оно неразрывно связалось съ пропов?дью гуманности, съ пропов?дью любви къ челов?ку. Такъ незам?тно, постепенно, благодаря Гоголю,