женами младших офицеров и даже с самими офицерами.
Она комично передразнивала их манеру говорить, горделивый вид, с каким они появлялись повсюду, словно были особами королевского рода, а не женами генерала или губернатора провинции, чья важность длилась ровно пять лет, пока муж занимал пост. Азалия и ее отец забавлялись, глядя на нее.
— Они напоминают священных коров! — как-то раз заметила мать. — Нас обманывает важность, какую они напускают на себя, и мы забываем, что, вернувшись в Англию, они превратятся в ничтожных стариков и старух и там никто не станет слушать их длинную и трескучую болтовню про Индию!
— Ты права, дорогая, — согласился отец, — но, если будешь произносить эти крамольные речи слишком громко, меня уволят из полка за дерзость.
— И тогда мы уедем в Гималаи! — засмеялась мать. — Будем там беседовать с мудрыми садху, йогами и факирами и узнаем множество по-настоящему важных вещей.
— Что до меня, то самая важная в жизни вещь, на мой взгляд, — это то, что я тебя люблю, — ответил отец. — Что бы ни делали люди за стенами нашего дома, они не могут причинить нам зла.
Но как он ошибался!
Из-за жестокости полковника Стюарта отец был вынужден лишить себя жизни, а еще раньше умерла от холеры мать, ухаживавшая за заболевшей служанкой.
«Мама не стала бы подчиняться дяде Фредерику!» — сказала себе Азалия.
Ей стало ясно — она не должна сдаваться из-за собственной трусости. Она не позволит дяде разлучить ее с лордом Шелдоном, она никому не уступит прекрасное чудо своей любви.
Девушка отошла от окна и, вспомнив совет лорда, разделась и легла спать.
Лишь когда ее щека коснулась подушки, она почувствовала смертельную усталость.
К ней вернулись все дневные страхи — нападение пиратов на джонку, похищение, опасность быть проданной в рабство. Ей казалось, что теперь она уже не в силах ни бояться, ни радоваться.
И все же словно звездочка засияла у нее над головой, когда она вспомнила слова лорда Шелдона: «Когда вы станете моей женой?»
При мысли об этом по телу Азалии пробежала дрожь восторга. Закрыв глаза, она вообразила, что он держит ее в своих объятиях, ищет ее губы.
— Я люблю его! Люблю! — прошептала она.
Теперь она знала, что любит его сильно и глубоко и что ее сердце принадлежит ему навсегда и нераздельно.
«Если даже мне не суждено больше его увидеть, — сказала она себе, — то другие мужчины все равно ничего не будут значить в моей жизни».
Она знала, что мать, с ее странным русским мистицизмом, любила отца точно так же.
Такая любовь бывает лишь один раз в жизни.
«Я похожа на маму, — подумала Азалия. — И стану любить его до самой смерти, только его одного».
Она почти уже спала, когда в дверь постучали.
Сначала ей показалось, что стук она слышала во сне, но вскоре он повторился.
— Кто там? — спросила она, вспомнив, что дверь заперта.
— Азалия, я должен с тобой поговорить.
Дядин голос звучал еще жестче, чем обычно. Азалия моментально стряхнула с себя сон. Во рту у нее пересохло, а сердце бешено колотилось.
— Я… я… уже легла спать… дядя Фредерик, — не сразу ответила она.
— Открой дверь!
Это был приказ, и, затаив дыхание, Азалия медленно поднялась с постели. Набросила лежавший на стуле легкий хлопковый халат, завязала пояс на тонкой талии.
Медленно, с трудом передвигая ноги, она подошла к двери и повернула ключ.
В военном мундире, с медалями на груди, генерал казался огромным и важным, его золоченые позументы сверкали в лучах заходящего солнца.
Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
Азалия попятилась и застыла в напряженном ожидании. Тогда он сказал:
— Полагаю, что бесполезно спрашивать у тебя объяснений твоего предосудительного поведения.
— Я… сожалею о случившемся… дядя Фредерик.
Ее голос прозвучал очень спокойно и тихо в сравнении с взвинченным тоном лорда Осмунда.
— Сожалеешь? Это все, что ты можешь сказать? — спросил дядя. — Да как ты смеешь, живя в моем доме, якшаться с китайцами? Где ты познакомилась с этими людьми?
— На борту… «Ориссы».
— И ты бывала у них, прекрасно зная, что я не одобряю таких вещей?
— Они… мои друзья.
— Друзья! — зарычал генерал. — Какие друзья, если они китайцы, тем более здесь, в Гонконге? Ты ведь знаешь, какой пост я занимаю и как я отношусь к попыткам губернатора заигрывать с туземцами?
— Я… с ним… согласна, — ответила Азалия.
Она побледнела, но глаза смело смотрели в лицо дяде, и ничто не выдавало нервного напряжения.
— Да как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном? — взревел генерал.
Он размахнулся и ударил племянницу по щеке.
Она пошатнулась, невольно вскрикнула и прижала ладони к лицу.
— И это после всего, что я для тебя сделал! — бушевал генерал. — Взял в свой дом, признал своей племянницей, хоть и стыдился недостойного поведения твоего отца и русской крови твоей матери. — Помолчав, он добавил: — Хотя, разумеется, следовало ожидать, что дитя от такого брака станет якшаться с цветным сбродом и опустится до того, что наденет их одежду и вовлечет меня в скандальное происшествие, которое непременно станет известным даже в Лондоне!
Генерал замолк, переводя дыхание, но гнев продолжал клокотать в нем, когда он заговорил вновь:
— Ты соображаешь, что будут говорить в колонии, когда поползут слухи, что моя племянница, живущая в моем доме, тайком отправилась кататься на какой-то грязной китайской джонке и попала к пиратам? И что, к несчастью, ее спас английский военный корабль? — Он подчеркнул слово «к несчастью». Затем, словно отвечая на вопрос Азалии, продолжил: — Да, я сказал «к несчастью»! Было бы лучше, намного лучше, если бы пираты утопили тебя, узнав, что ты англичанка, либо продали в рабство. Ты этого заслуживаешь!
Генерал говорил с бешеной злобой, он буквально выстреливал в нее словами, словно пулями, и Азалия невольно сделала шаг назад.
Но дядя не унимался:
— Мало того что ты поставила меня в идиотское положение, но еще и осмелилась нарушить условия, продиктованные мной, когда ты явилась из Индии. Ты помнишь, что я говорил?
Азалия попыталась ответить, но губы ее не слушались.
Щека горела от дядиной пощечины, ее била дрожь, но она надеялась, что генерал этого не видит.
— Я сказал тогда, — продолжал генерал, — что тебе никогда не будет позволено выйти замуж, что я никогда не дам своего согласия ни одному мужчине. И все-таки ты посмела — со свойственным тебе бесстыдством — кокетничать с лордом Шелдоном!
В первый раз за их разговор Азалия опустила глаза.
Ей было невыносимо смотреть на красное лицо дяди, искаженное злобой, и выслушивать слова, которые она знала наперед.
— Неужели ты думаешь, — спросил он, — что я отступлю от своей решимости сохранить тайну о преступлении твоего отца? Нет! Она уйдет с тобой в могилу! — Он почти кричал. — Никогда этого не будет, Азалия! Никогда и никому я не позволю узнать про это пятно на чести нашей семьи! А я-то был уверен — и напрасно, как вынужден теперь заявить, — что ты поняла, почему должна подчиниться моей воле.
