жертву. Наваждение все не уходило, однако видеть встревоженное лицо Брута было не легче.
Оставив Йовину в приемном зале, Доцилоза сновала по делам, ради Брута храня невозмутимую мину, но от Фабиолы не укрылись ни гневно раздувающиеся ноздри, ни слишком резкий стук винного стакана, поставленного на прикроватный столик. Как только Брут уйдет, Доцилоза не замедлит обрушиться на нее с упреками — на этот раз заслуженными: если бы Брут застал их с Антонием, Фабиола бы запросто очутилась на улице, лишившись всего разом. И все же, несмотря на риск, девушка тайно радовалась тому, что в кои-то веки дала волю безрассудной прихоти. В конце концов, их ведь не застигли — и прекрасно! Она сама себе госпожа и вольна поступать так, как ей хочется! И не дело Доцилозы ей указывать!
В глубине души Фабиола понимала, что не права, но самоуверенность служанки выводила ее из себя, раздражение требовало выхода. Значит, ни от горестей, ни от вины сегодня не избавиться, поэтому лучше попытаться уснуть — сна-то Фабиоле в последнее время как раз не хватало, — а с Доцилозой поговорить завтра. Девушка замедлила дыхание и притворилась спящей. Удовлетворенный Брут, отдав Доцилозе очередные распоряжения, вышел: ему по-прежнему хотелось увидеть эфиопского быка.
Недовольно вздохнув, Доцилоза уселась на табурет в изножье постели и попробовала заговорить с Фабиолой, однако та, по-прежнему раздраженная, не обращала внимания на ее шепот, и Доцилоза после нескольких попыток замолчала. Вскоре Фабиола и вправду провалилась в сон — Лупанарий в последнее время выжимал из нее последние силы.
Несмотря на снотворные настои, которыми напоил ее Брут, спокойно подремать не удалось — из кошмаров было не выбраться: то Антоний прознает о тайных планах отмщения и тащит ее к Цезарю, то потом, хохоча, наблюдает за тем, как Цезарь ее насилует… Фабиола металась на постели, не в силах прогнать жуткие видения, но когда во сне, где она никак не могла найти Брута, натешившийся Цезарь отдал ее Сцеволе — проснулась в холодном поту. В комнате царило безмолвие — неужели она одна? Взгляд Фабиолы метнулся к табурету в изножье: вместо Доцилозы там теперь сидел Веттий.
При виде ее блуждающего взгляда и судорожно сжатых кулаков, вцепившихся в одеяло, он испуганно вскочил.
— Привести врача, госпожа?
— Что? Нет, мне уже лучше. — Телом она и вправду отдохнула, только вот мозг полнился кошмарами. Стараясь прогнать из их памяти, Фабиола выпрямилась на постели. — Где Доцилоза?
Веттий отвел взгляд.
— Ушла повидаться с дочерью.
— Когда?
— Часа три назад.
— И бросила меня больную? — недоверчиво воскликнула Фабиола.
— Она сказала, что жар спал, — виновато пробормотал Веттий, будто хозяйку оставила не Доцилоза, а он сам. — Ей показалось?
— Нет, — вздохнула Фабиола, решив не усугублять и без того непростое положение. — Жар прошел. Ступай на свое место.
Веттий, которого болезнь хозяйки повергла было в уныние, расплылся в улыбке: если Фабиола выздоровела — значит, весь мир вновь счастлив.
Провожая глазами его крепкую спину, Фабиола пожалела, что ее собственные взгляды на жизнь не так просты.
Тарквиний наблюдал за Лупанарием с полусотни шагов — здесь же он восемь лет назад ждал Руфа Целия, из-за которого погиб Олиний. Давняя драка со злобным аристократом вставала перед глазами гаруспика как наяву, и лишь о ножевом ударе — тогда казавшемся таким справедливым — вспоминать сейчас не хотелось. Даже зная, что его руку направила сама судьба, Тарквиний до сих пор мучился совестью: слишком уж круто повернулись события, и взгляд, полученный от Ромула в ответ на рассказ о той ночи, жег болью даже сейчас. Потому-то гаруспик сюда и пришел — на сей раз под видом нищего. Судьбе почему-то угодно было замкнуть круг.
Фабриций, как и обещал, проводил Тарквиния в родосскую бухту и взял новообретенного брата по вере на собственную трирему, которая отчаливала во главе небольшого каравана судов. Гаруспик с готовностью согласился: плыть обратно в Италию в относительном комфорте, да еще имея под рукой редкие рукописи и ценные диковины, — явный знак благоволения Митры. Правда, в начале пути Тарквиний обнаружил, что нужные ему рукописи и предметы везут на других судах, и мечты заняться во время плаванья науками пошли прахом. Однако неудобство обернулось удачей: осенний шторм, обрушившийся на караван у острова Антикитера, потопил лишь корабли с ценными находками — трирема же Фабриция и Тарквиния, изрядно потрепанная волнами, уцелела среди молний и грома и в конце концов добралась до Брундизия, хоть и с обрубком вместо главной мачты и с неполной командой.
Гаруспик, выбравшийся невредимым из такой передряги, безошибочно истолковал удачу как вмешательство божества — Митры, направляющего его путь. Значит, цель — пусть пока и неясная — все же существует. Благодарение Митре за такой знак! Стало быть, судьба ведет гаруспика в Рим.
Фабриций, тоже признательный богу-воителю, перед отплытием из Брундизия совершил приношение еще и Нептуну: «Ублажать так ублажать, лишним не будет», — пробормотал он. Римляне, как и этруски, почитали сразу многих богов и в разных нуждах обращались к тем, чью помощь считали подходящей к случаю.
В Риме Фабриций привел гаруспика в просторный дом на Палатинском холме.
— Я не брошу тебя без ночлега, — настоял центурион. — Здесь ты в безопасности.
Дом оказался главным пристанищем ветеранов — последователей Митры. В подземном митреуме Фабриций представил Тарквиния храмовому патеру по имени Секунд, в котором гаруспик с изумлением узнал однорукого ветерана, много лет назад встреченного у Лупанария, — правда, сам Секунд встрече нисколько не удивился.
Знакомство с Фабрицием и благополучное — несмотря на шторм — прибытие в Рим убедили Тарквиния, что боги о нем не забыли: все препятствия на его пути, казавшиеся такими непреодолимыми, исчезли в мгновение ока. На корабле, под грозовым небом, ему временами открывался в видениях Рим. Кровавые тучи предвещали смерть — гаруспик пока не знал чью; тревожные сны о Лупанарии преследовали его по-прежнему, и наутро после первой же ночи, проведенной в пристанище для ветеранов, гаруспик отправился к публичному дому.
Увидев Фабиолу сразу поутру, он с удивлением обнаружил, что теперь она хозяйка Лупанария. Почему она решила купить заведение и что собирается делать — гаруспик не знал, однако порадовался хоть крупице сведений. Может, с Фабиолой и связаны его ночные кошмары?.. Она ведь еще и любовница Децима Брута — одного из приближенных Цезаря.
Гаруспик не спешил знакомиться и объявлять себя другом ее брата — не для того он сюда пришел. Сидя в стороне и наблюдая за входом и посетителями, он пытался составить картину происходящего. Через несколько часов он уже знал, что дела Лупанария не так уж хороши. Свежекрашеный порог заведения, девицы которого славились своим искусством на весь Рим, переступали от силы десяток клиентов в день, зато на полупустой улице толпилось несоразмерное количество вооруженных охранников — крепколобых бойцов с ножами, мечами и дубинами, внимательно оглядывающих любого, кто осмелится бросить взгляд в их сторону. Тарквиния, принявшего вид простоватого дергающегося заики, они не трогали, и гаруспик старался не упускать подробностей.
Посетители, как он подозревал, обходили Лупанарий стороной вовсе не из-за грозных стражников: кому нужна шлюха — того охраной не испугаешь, бойцы наверняка наняты для защиты от чего-то другого. Да и важные клиенты здесь не переводятся: утром какой-то прохожий, указав спутнику на входящего в Лупанарий аристократа, назвал имя Марка Антония. Через четверть часа ухмыляющийся начальник конницы вновь возник в дверях и через шаг-другой столкнулся с другим нобилем — среднего сложения, с приятным лицом, — явно раздосадованным встречей. Если опасность, которую чуял Тарквиний, грозила кому-то из двоих, то она должна быть как-то связана с Фабиолой… Гаруспик, одолеваемый то любопытством, то сознанием собственного бессилия, понял одно: если сестре Ромула грозит беда, он должен помочь.
Ближе к полудню, отлучившись за едой, он обнаружил на прилегающих улицах группы вооруженных
