— Госпожа!
— Я же просила меня так не называть!
Привратник склонил свою огромную бритую голову и, по-прежнему робея обращаться к хозяйке на новый лад, пробормотал:
— Фабиола.
— Сцевола появлялся? Или подручные?
— Даже носа не кажут.
— Не расслабляйся на всякий случай. — Девушка поманила его ближе и прошептала: — Следи, чтобы стражники были наготове. Триумфы Цезаря закончились, становится опасно.
Веттий подхватил дубину и ударил ею по левой ладони.
— Если он решит вылезти, пусть готовится к хорошей драке.
Фабиола кивнула, слегка успокоенная уверенностью привратника.
Как выяснилось, Сцевола готовился не к драке — к войне.
И она грянула в тот же день.
Фабиола заподозрила неладное сразу после полудня, когда вышла взглянуть на стражников. К ее удивлению, улица совершенно опустела: ни играющих детей, ни занятых пересудами соседок, ни вечных попрошаек у Лупанария. Даже окна в инсуле напротив — и те закрыты ставнями.
— И давно все разбежались? — спросила она Бенигна, который теперь стоял на страже вместо Веттия.
Привратник в задумчивости поскреб щеку.
— Час или около того. Я не стал докладывать, безлюдно не только у нас — на соседних улицах тоже.
Фабиола, почуяв угрозу, оглядела ближайшие лавки. Закрытая пекарня ее не удивила: работа там начиналась затемно и весь хлеб — основной рацион большинства римлян — расхватывали еще утром, так что к полудню пекарь всегда уходил вздремнуть. Зато горшечник обычно сидел за работой до заката, и видеть закрытую гончарню было странно. При взгляде же на аптеку Фабиола и вовсе нахмурилась. Аптекарь, коренастый лысеющий грек, на глазах торопливо убирал с прилавка выставленные склянки со снадобьями. Если учесть, что девицы из Лупанария наведывались к нему ежедневно, скупая все: от противозачаточных настоек до любовных зелий, — то аптечная выручка зависела от Лупанария чуть ли не полностью. И при этом грек закрывает лавку среди бела дня?..
Фабиола рванулась к аптекарю.
— Ты куда, госпожа? — взревел сзади Бенигн. — То есть Фабиола?
Она махнула ему и трем другим стражникам, чтобы шли за ней, хотя аптека всего в двадцати шагах, Бенигну будет спокойнее рядом.
Навстречу Фабиоле, показавшейся на пороге лавочки, вышел сам хозяин, вытирая руки о заляпанный передник.
— Рад тебя видеть, госпожа, — поклонился он. — Снова нужен валериановый настой от бессонницы?
— Нет, спасибо. Уже закрываешься? — Она указала на полупустые полки и прилавок.
— Да. — Аптекарь отвел глаза и торопливо добавил: — Жена заболела.
— Какой ужас! — воскликнула Фабиола с образцовым сочувствием на лице. Подозрения, возникшие из-за горшечника и пекаря, только усилились. — Надеюсь, ничего серьезного?
Аптекарь неловко замялся.
— Лихорадка… Еще с ночи…
— Ну уж ты-то наверняка напоил ее нужной микстурой.
— Конечно, — пробормотал грек.
— Какой?
Аптекарь смешался, и девушка поняла, что он лжет. Жену он любил, и, если бы она вправду заболела, он утром не открыл бы аптеку вовсе.
— Что происходит? — спросила Фабиола, подходя ближе. — Горшечник тоже запер лавку, вся улица как вымерла.
Грек шумно сглотнул.
— Не бойся, скажи мне! — Девушка взяла его за руку. — Мы же друзья и соседи.
Аптекарь оглядел улицу в оба конца и явно обрадовался безлюдью.
— Ты права. Надо было тебя предупредить, но он пригрозил убить всю семью. — Голос его прервался от напряжения. — Прости.
Фабиола, несмотря на растущую тревогу, вздохнула чуть свободнее.
— Кто «он»? Сцевола?
— Да, — испуганно кивнул грек.
— Что он задумал? — Фабиоле отчаянно хотелось, чтобы ее подозрения подтвердил кто-то посторонний.
— Он не говорил. Наверняка ничего хорошего. — Аптекарь утер пот со лба. — Всем здешним лавочникам велено исчезнуть после полудня. И не высовываться.
Фабиола кивнула. Идею о том, чтобы удалить возможных сторонников, а заодно и свидетелей, наверняка подсказал Антоний. Сцевола жесток и безжалостен, ему все равно, сколько народу погибнет, а вот начальнику конницы нужно остаться чистым.
— Тогда уходи поскорее, — бросила она. — Ступай к семье.
Аптекарь явно чувствовал себя неловко. Он, мужчина, трусливо сбегает, оставляя женщину в опасности.
— Может, чем-нибудь помочь? — спросил он.
— Оставь нам немного ацетума и маковой настойки, — мягко улыбнулась Фабиола, облегчая его муки. — Напотом.
— Конечно! — Аптекарь юркнул в лавку и через минуту вернулся, по уши нагруженный склянками. — Вот все, что есть!
Фабиола запротестовала, однако грек не желал и слушать.
— Хоть так помогу, — заявил он. — Да охранят вас всеблагие боги!
— Спасибо!
Фабиола, дав знак охранникам взять лекарства у грека, направилась обратно в Лупанарий.
Ждать оставалось недолго.
Потея от натуги, Тарквиний наконец добрался до вершины Капитолийского холма, к величественному храму, сооруженному в честь Юпитера. Голова раскалывалась, во рту было мерзко. Гаруспик от души жалел, что накануне ввязался в угощение, устроенное для народа Цезарем. Славная возможность попировать, казавшаяся вчера такой заманчивой, теперь изрядно осложнила жизнь: Тарквиний безнадежно опаздывал. Храм Юпитера бывает безлюдным либо ранним утром, пока толпа еще не собралась, либо вечером, когда народ уже схлынет. Гаруспик же пришел в святилище около полудня, когда тут уже собралось пол-Рима. Так что на успешное гадание рассчитывать не приходилось.
С тех пор как он вернулся с латифундии, сидеть у Лупанария стало скучнее некуда: дни текли за днями, ничего не происходило, и гаруспик не понимал, зачем было лететь сюда в такой спешке. Заговаривать с Фабиолой не хотелось: вряд ли она порадуется человеку, из-за которого ее брат был вынужден бежать из Рима, а если вдруг Ромул не вернется, она обвинит Тарквиния в его гибели. Поэтому гаруспик оставался в тени, собирал сведения и молил богов, чтобы указали путь. Вера его, как никогда, подвергалась испытанию на прочность.
От гадателя он узнал, что Фабиола, бывшая любовница Децима Брута, теперь состоит в связи с Марком Антонием. Это объясняло виденную гаруспиком сцену у храма несколько дней назад. Несмотря на толпы народа, ему удалось не отстать от Фабиолы и даже разглядеть, как ее попытка заговорить с Брутом сорвалась из-за появления Антония, сопровождаемого главарем тех бандитов, что стояли в засадах вокруг публичного дома. Грозные жесты обоих нобилей говорили сами за себя, и хотя гаруспик не слышал ни
