Коронка в пиках до валета

– Гм… Ну, а карета какого цвета?

- Да синеватая такая, побитая.

– Ну, а извозчик?

- Да обыкновенный, борода рыжая…

Кузьмич помолчал.

- Ну, а кто еще, окромя вас, карету видал?

– Да ребятишки соседские вертелись. Ванька да Сонька Доброписцевы.

- А-а! вот это хорошо!… Ну-с, покедова, досвиданьица. До завтрева, значит.

Пошел Кузьмич домой, по дороге к будочнику Евстигнею Акимычу Громову завернул.

Будочник у будки сидел и смеялся так, что слезы у старого по мохнатым щекам текли. Алебарду свою ржавую наземь кинул. Сам сидит, а между ног у него головенка Петькина торчит, – зажал Петьку коленками и заскорузлыми пальцами своими нюхательный табак Петьке в нос сует. Петька благим матом орет, ногами дрыгает, головенкой вертит!… А Евстигней только крепче его коленками тискает:

– Вре… сукин сын… Не уйдешь, – хрипит.

- Дяденька, пусти! – орет Петька благим матом.

– Пусти? А зачем в мою курицу камнями лукал! Попался озорник! Нна!… Нюхай, паршивец!

Петька ревел, чихал. Слезы, сопли, табак, – все это смешалось на его физиономии в какую-то омерзительную слякоть.

Подошел Кузьмич, посмотрел, укоризненно покачал головой и говорит Громову:

- Эх, ты, старый барбос… Чего ты над ребенком озоруешь?… А еще будочник!… Страж благочиния!… Для порядка поставлен.

Евстигней устыдился и выпустил Петьку. Дал ему на прощанье леща по заду.

- Вот это правильно, – одобрил Кузьмич. – Вот это по закону! На то и зад сотворен… А в глаза дрянь сыпать – это безобразие.

Петька отбежал на приличную дистанцию и принялся чихать.

- Спичка в нос! – флегматично пожелал ему Евстигней. Петька издали показал будочнику грязный кукиш.

Кузьмич уселся рядом с Евстигнеем. Оба закурили трубки, и скоро облака сизого махорочного дыма покрыли обоих.

- Карету, вчерась к обеду приезжала, видал, чай? – спросил Кузьмич.

– Ну, видал, – ответил, не торопясь, Евстигней.

- Номер помнишь? – спросил Кузьмич.