Как только они стали на боевой курс, мы устремились в атаку. «Мессеры»-охотники не успели нас перехватить, и мы врезались в боевые порядки бомбардировщиков. Сколько раз приходилось мне применять этот рискованный маневр, когда каждую секунду можно столкнуться с вражескими машинами, когда тебя непрерывно поливают пулеметными очередями. Я заметил, что во время такой атаки забываешь обо всем: нет опасности, нет страха, есть только враг, которого надо победить.
Так было и на этот раз. Гитлеровцы не выдержали и, сбрасывая бомбы на головы своих войск, стали уходить. «Мессершмиттам» все же удалось связать нас боем и отсечь от бомбардировщиков. Но теперь это было не так уж важно. Главное — враг не прорвался к переправе и ни одна его бомба не упала на наш передний край.
После боя я услышал в наушниках голос наземной радиостанции:
— Что, жарко?
Еще бы! Мы дрались с четырьмя эскадрильями «юнкерсов», прикрытых дюжиной «мессершмиттов».
— Жарко! — отвечаю.
— Пехота шлет благодарность, — слышу снова тот же голос.
— Служим Советскому Союзу! — дружно отвечают по радио летчики.
На обратном пути вблизи от линии фронта замечаю одинокий самолет. По всем признакам это — разведчик. Следуя золотому правилу — раз не видишь опознавательных знаков, принимай любой самолет за противника, — набираю высоту и занимаю исходное положение.
Неизвестный самолет плавным разворотом идет в нашу сторону. Не советский ли разведчик Пе-2 фотографирует передний край? Подходит ближе. Сомнений больше нет: это — Ме-110, очень похожий на наш Пе-2.
Устремляюсь в атаку, но успеваю дать только одну пулеметную очередь: кончились патроны. Подаю команду: «Атаковать двумя парами одновременно».
Противник оказался опытным. Он ловко вышел из-под удара и крутым пикированием устремился к земле. Однако не ушел: на бреющем полете его нагнал Костриков и сбил длинной очередью.
После короткого отдыха снова летим на переправу. В этот раз встречаемся с фашистскими истребителями. За каких-нибудь пять минут успеваем сбить двух «мессершмиттов» и одного «фокке- вульфа». Остальным удается уйти.
Наземная радиостанция снова передает благодарность пехоты. Нас сменяет очередная группа патрулей, и мы, развернувшись, идем на свой аэродром. Обычно после удачного боя летчики притупляют бдительность. А враг может появиться в любой момент: его охотники не раз встречали нас на обратном пути к аэродрому. Поэтому время от времени я передаю по радио:
— Внимание!.. Посматривай!
Но вот и аэродром. Все обошлось благополучно.
Стараясь остановить наступление советских войск, немецко-фашистское командование перебросило на наш участок фронта новые силы бомбардировочной и истребительной авиации. Воздушные бои теперь чаще всего приходилось вести с численно превосходящим противником.
Командир дивизии полковник Горегляд решил создать из наиболее опытных летчиков мощную группу и сокрушительным ударом свести на нет численное превосходство противника. Такая гвардия была подобрана, и он сам повел ее в зону патрулирования. Когда мы пробыли там минут пять, ведомый командира Аскирко передал по радио:
— Слева «юнкерсы»!
Бомбардировщики шли как на параде, образуя колонну из шести девяток.
— Бить всем! — скомандовал Горегляд.
Одновременным разворотом мы заняли исходное положение и через мгновение пошли в атаку. Каждый выбирал цель самостоятельно, не нарушая общего боевого порядка.
Почуяв серьезную опасность, «юнкерсы» сбросили бомбы и встали в оборонительный круг. Как говорится: «Не до жиру — быть бы живу».
Но первой же дружной и стремительной атакой мы расстроили их боевые порядки. И главное, к чему я всегда стремился, был сбит их ведущий. Потеряв управление, гитлеровцы заметались и в панике начали уходить.
То там, то здесь вспыхивали фашистские самолеты, повисали в воздухе, раскачиваясь на парашютах, выбросившиеся члены экипажей.
Возвратившись на аэродром, мы подвели итог боя: тринадцать сбитых самолетов противника. Вечером эти данные были подтверждены телеграммой, поступившей от командования наземных войск. В ней также выражалась благодарность летчикам за отличную поддержку с воздуха.
На следующий день фашисты уже не летали большими группами. Они высылали охотников, которые пытались атаковать наших истребителей.
Вскоре мне пришлось участвовать в новой схватке. Мою четверку в районе цели блокировали двенадцать «мессершмиттов». Не навязывая боя, они захватили преимущество в высоте и неотступно нас преследовали. Если бы вовремя не пришла очередная группа патрулей, у нас не хватило бы горючего на обратный путь. Но эскадрилья Медведева не задержалась ни на минуту. Зная из наших сообщений по радио обстановку в воздухе, наши друзья по пути к нам набрали высоту и внезапно атаковали немцев. Первым же ударом они уничтожили два вражеских самолета. Потом в бой вступили и мы. Потеряв еще одну машину, гитлеровцы поспешили скрыться.
…Во второй половине апреля я был ранен осколком зенитного снаряда. Пришлось лечь в армейский госпиталь. В полк возвратился только в мае. Здесь мне сообщили печальную весть: погибли Аскирко, Костриков и Демченко.
Война многому научила нас, мы привыкли к суровой, полной опасностей и лишений жизни. К одному я не мог привыкнуть — к потерям товарищей. Мы видели сотни смертей, но гибель друга всегда казалась мне невероятной. Боль утраты еще больше накаляла неугасимую ненависть к врагу. У меня была одна мера расчета с ним — бить и еще раз бить!
Мы перелетели на аэродром Фалешти, в Румынию. Он был оборудован на лугу, неподалеку от деревни. Как только произвели посадку, к нам нагрянула ватага ребятишек. Они осторожно, с опаской дотрагивались до самолетов и тут же отдергивали руки, будто обжигались. Это были румынские дети. Но вот появились цыганята — черные и грязные. Самолеты их не очень интересовали. Они сразу бросились к летчикам.
— Дэн тютюн! Дэн тютюн! — кричали цыганята наперебой.
Даже не зная румынского языка, нетрудно было понять, что они выпрашивают табак. Многие из нас удивлялись: зачем таким маленьким табак.
— Здесь цыгане, наверное, с грудного возраста курят, — пошутил кто-то.
Получив на закурку махорки, ребята срывались с места и во весь опор мчались к деревне.
Загадка вскоре прояснилась. За ребятишками на аэродром потянулись взрослые. Оказывается, дети просили табак для родителей. «Тютюн» в Румынии для бедняка роскошь: на него была установлена государственная монополия. Крестьянам запрещалось выращивать табак, а купить его было не на что.
— Трудно жилось, очень трудно, товарищи, — заговорил один из подошедших цыган. Он был высокого роста, в потрепанной войлочной шляпе и домотканой одежде. Свободно, хотя и не чисто, говорил по-русски.
Используя его знание русского языка, мы попросили гостей присесть и завели беседу. Сколько сразу посыпалось жалоб! Нет табаку — но это еще куда ни шло. Не хватает хлеба. Мамалыга, которую крестьяне употребляют вместо хлеба, тоже есть далеко не у всех. А до нового урожая еще далеко… Рассказывали о порядках, которые установили немцы, о том, как они запугивали население Советской Армией, которая-де никого в живых не оставит. В группе нашлись бывшие солдаты, которые служили в гитлеровских войсках, но при отступлении разбежались по домам. Они не скрывали своего прошлого, охотно рассказывали о немцах, об их армии, жаловались на свирепость гитлеровских офицеров…
Беседа продолжалась часа два. Это было наше первое знакомство с тем, что в учебниках политграмоты называлось капиталистической действительностью.
К вечеру на аэродром сел новый истребительный полк. Среди его летчиков оказались старые
