называют уссурийскими тиграми! Кстати, больше ни одна из кадеток подобной чести не удостоена…
Кадеты довольно заулыбались, было приятно слышать, что они отличаются от кадет других училищ таким грозным и внушительным прозвищем…
Как правило, негодяи в коллективе проявляют себя быстро. Особенно, когда все живут по определенным правилам, которые нельзя нарушать. Особенно, когда это мужской коллектив, по молодости воспринимающий все с юношеским максимализмом и категоричностью. Самыми страшными преступлениями считались предательство и воровство. Они никогда не прощались, по ним не проводили даже обсуждений и собраний. Они не считались случайной ошибкой, которую можно простить, а провинившемуся дать возможность исправиться.
Вообще на втором курсе такого не должно было произойти. Но произошло. Полтора года — ни одного случая воровства. И вдруг у кого-то проснулся подлый инстинкт. В роте завелась крыса. Подлая, наглая, хитрая. Самое страшное, что это подрывало доверие друг к другу, позорило перед другими кадетами, которые постоянно интересовались, не вывели ли мы ее на чистую воду. За три месяца в роте произошло четыре кражи. У одного пропали кроссовки, которые ему привез отец — офицер из Германии, у другого калькулятор, у третьего — часы, а у четвертого — деньги… И это в коллективе, где каждый доверял друг другу, как себе. В коллективе, который более полутора лет существовал как единое целое, дружно преодолевая все трудности. Вор был из нашего числа, значит, ежедневно ходил рядом с нами, ел с нами за одним столом, ходил в общем строю, и самое страшное — продолжал называться кадетом! Кадеты скрипели зубами и мечтали поймать гниду…
Ловить крысу долго не пришлось. Правду говорят — сколько ниточке ни виться, а конец будет один. Она попалась сама. Случайно. Личные вещи каждого суворовца хранились в чемоданчиках, с которыми они убывали в отпуск. Чемоданчики находились в каптерке у старшины роты прапорщика Шарапова, и каждый по мере надобности, в отведенные для этого часы, мог зайти к старшине, получить свой чемодан и положить в него что-нибудь, или взять.
В этот весенний день суворовец Дидык пошел к старшине, чтобы взять несколько новых тетрадей, которые лежали в чемодане, еще привезенные после зимнего отпуска. В каптерке за столом сидел старшина, что-то пересчитывая, и на верхнюю полку уже убирал свой чемодан суворовец Исаковский. Услышав открываемую дверь, Исаковский неловко обернулся, не удержал в руке чемодан, тот соскользнул с ладони и грохнулся на пол. От удара пряжки раскрылись, и вещи Исаковского вывалились на пол. Поверх кучи лежали кроссовки, которые Дидыку привез отец из Германии, и которые он узнал бы из тысячи. Потому что больше таких не было ни у кого. Рядом с кроссовками валялся японский калькулятор. Исаковский густо покраснел, а Дидык, не говоря ни слова, повернулся, и вышел из каптерки.
И взметнулось чувство бешенства и облегчения. Вот она — крыса! Когда Исаковский вышел из каптерки, рота стояла в расположении повзводно.
— Иди сюда, — жестко произнес замкомвзвода старший вице-сержант Руднев, который и должен был сделать это, потому что его подчиненным являлся суворовец Исаковский. Точнее не суворовец. Гнида Исаковский.
Тот обречено приблизился. Руднев поднял руку, сорвал один погон, затем следующий.
— Не достоин ты чести носить эти погоны. И эту форму. Пока вот это одень.
Замкомвзвод бросил Исаковскому под ноги белую рабочую робу без погон и черные штаны без лампас.
— И в строй ты больше не имеешь права становиться. И вообще советую — иди отсюда, куда глаза глядят. А то сорвется кто-нибудь. Сам понимаешь.
Словно побитая собака, Исаковский обреченным шагом направился к выходу.
Перед командиром четвертой роты суворовцев сидел отец Исаковского.
— Умоляю! Сделайте что-нибудь! Вы ведь командир роты! Мальчику осталось доучиться два месяца! Ну, ошибся! Ну, сорвался! Да я его сам выпорю… Зачем устраивать какие-то детские самосуды?…
— Извините, но ничем помочь не могу, — вздохнул подполковник Радченко, — беседовал я и с начальником училища… Вы не представляете весь их юношеский максимализм. Называют себя кадетами. Предательства, доносчиков, воров не прощают никогда. Пытался я вашего сына в строй поставить, чтобы на обед отвести — рота отказалась выполнять мои команды! Вы понимаете! Наотрез отказалась! Отказалась идти в строю с вашим сыном! Готовы пойти до конца, вплоть до увольнения! Объявили голодовку! Начальнику училища доложил. Вы понимаете, какой может подняться шум, если дойдет до Москвы, что целая рота подняла бунт! Самый настоящий бунт! Ни я, ни начальник училища на это не пойдет. Если желаете, можете поговорить с ротой сами, но уверяю — бесполезно…
Любой экзамен страшен, а выпускной — тем более. Все учено, переучено, а в сердце беспокойство — вдруг попадется трудный билет, и получишь тройку?… Всем хотелось получить как можно лучшую оценку, и потому придумывали различные хитрости.
На экзамен по литературе первыми заходили отличники. В руке каждого была ручка:
— Товарищ преподаватель! Суворовец Крошкин для сдачи экзамена по литературе прибыл!
— Берите билет! — доброжелательно улыбается преподаватель.
— Есть! — и тут же незаметно чиркает по указательному пальцу ручкой. После чего незамедлительно берет билет, крепко нажимая пальцем на бумажку, чтобы отпечаталась полоска.
— Билет номер шесть! — погромче, чтобы слышал товарищ, который должен будет вытащить тот же билет. И тот начинает срочно повторять по учебникам вопросы билета.
Второму кадету труднее, ему надо сделать две полоски. Третий делает жирную полоску, четвертый — жирную точку. Все знаки оговорены заранее, потому преподаватель удивляется, что раз за разом самым отстающим попадаются те же билеты, что были до этого, и как уверенно отвечают на них те, кто так плохо учился. Наверное, очень хорошо готовились! Молодцы!
Экзамен по истории принимается в учебном классе третьего взвода, который отделен от класса четвертого взвода дощатой перегородкой с небольшими щелями между досок. Эта перегородка завешивается учебными картами, которыми разрешается пользоваться при подготовке. На все билеты заранее написаны на стандартных листках ответы. На таких же, какие даются на экзамене.
— Товарищ преподаватель, суворовец Ветошкин для сдачи экзамена по истории прибыл!
— Берите билет.
— Билет номер девятнадцать! — громко докладывает суворовец, чтобы было слышно за дверью.
— Садитесь, — показывает на стол преподаватель.
Ветошкин садится и начинает писать на листке всякую ахинею. Немного пописав, с озабоченным видом заглядывая в свою ахинею, спрашивает у преподавателя:
— Разрешите карты посмотреть?
— Посмотрите…
Он подходит к картам и начинает озабоченно ковыряться в них. Не та… Тоже не та… Оп — па, появляется между досок уголок подготовленного заранее ответа на вопросы, просунутого между досок наблюдающими за товарищами кадетами. Спасибо, пацаны. Он садится за стол и готовится к ответу.
Преподаватели не могли нарадоваться подготовленности воспитанников…
Готовиться к выпуску начали задолго. По великому блату доставали пятиугольные погоны, давным- давно снятые со всех видов довольствия. Потому, что были они, изготовлены для носки на кителях старого образца, путем пристегивания на пуговицу. И было их очень удобно после получения заветного краба, носить с внутренней стороны кителя, продев через дырку под пуговицу на закрутку краба. На погон наносили краской буквы — Ус СВУ.
Под размер погона вырезали картонку, которой придавали красивый вид путем раскрашивания, нанесения полей, и в алфавитном порядке вписывали весь родной взвод. Фамилия, инициалы, а через черточку — военное училище, в которое уезжает товарищ. Потом все это заклеивалось под целлофан и бережно припрятывалось до выпуска.
Пришедшему фотографу заказали фотографии, обязательно одну — ротой, вторую — взводом.
