и не задерживался на работе допоздна — с чего бы вдруг. Звоню на домашний в Конкорд и снова попадаю на автоответчик.
— Джек? Это Кей. — Я оставляю еще одно сообщение. — Мы вылетаем из Довера. Может быть, сбросишь мне последние новости. Следователь Лоу, надо полагать, не перезвонил? Мы все еще ждем фотографий. Кстати, не слышал ли ты о собаке? У жертвы была собака, борзая по кличке Сок. В последний раз ее видели в Нортон’с-Вудс. — В моем голосе прорезается резкая нотка. Филдинг прячется от меня, и это уже не впервые. Он мастер устраивать фокусы с исчезновениями, и у него по этой части большой опыт. — Я еще раз позвоню после посадки. Рассчитываю увидеть тебя в моем офисе между половиной десятого и десятью. Анна и Олли уже извещены, и, может быть, ты напомнишь им еще раз. Обо всем нужно позаботиться уже сегодня. Ты не мог бы позвонить в кембриджскую полицию и узнать насчет собаки? Возможно, у нее микрочип…
Наверное, это глупо, что я так ухватилась за этого пса. Что может знать о нем Филдинг? Он ведь даже на место происшествия не удосужился съездить. Тут Марино прав. Кому-то придется уйти.
Люсин «белл-407» — черный, с затемненным задним стеклом. Она открывает дверцы багажного отделения, и ветер торопливо проносится по аппарели.
Ветроуказатель стойко смотрит на север, и это одновременно хорошо и плохо. Он по-прежнему будет дуть нам в хвост, но с ним придет и штормовой фронт с дождем, градом и мокрым снегом. Марино начинает загружать мой багаж, а Люси уже обходит вертолет — проверяет антенны, статические порты, лопасти, систему экстренной посадки на воду, углекислотные баллоны, хвостовую балку, гидронасос и резервуар.
— Если за ним кто-то следил, если его кто-то скрытно записывал, то этот кто-то, поняв, что парень мертв, мог приложить руку к случившемуся, — ни с того ни с сего объявляю я. В таком случае почему бы ему не уничтожить удаленным способом записанные видеофайлы? Если не все, то, по крайней мере, те, что находятся на жестком диске и карте памяти? Разве не в его интересах сделать так, чтобы мы не нашли никаких записей и вообще ни о чем не догадались?
— Как посмотреть. — Люси берется за ручку на фюзеляже, ставит ногу на ступеньку и поднимается в кабину.
— Поставь себя на его место, — прошу я.
— Себя на его место? — Моя племянница проверяет задвижки. — Если бы я считала, что ничего особенно важного или инкриминирующего не записано, то и уничтожать бы не стала. — Она включает маленький, но мощный фонарик «шурфайр» и осматривает двигатель и его крепления.
— Почему?
Прежде чем Люси успевает ответить, ко мне подходит Марино и, обращаясь в пространство, говорит:
— Я по делам. Если кому еще надо, самое время. — Как будто он тут главный бортпроводник и его обязанность напомнить нам всем, что туалета на борту нет. Это он так ко мне подлизывается.
— Спасибо, мне не нужно, — говорю я, и он поворачивается и уходит в терминал.
— Будь я на месте наблюдателя, я бы после его смерти вот что сделала, — продолжает Люси, осматривая шланги и тюбинги, проверяя, все ли на месте и все ли в порядке. — Я бы сразу же подключилась к веб-камере, скачала все видеофайлы и, если бы не нашла ничего потенциально опасного, оставила все как есть.
Она поднимается выше — проверить несущий винт, мачту, кольцо автомата перекоса, а я жду и, только когда она спускается на площадку, спрашиваю:
— И почему бы ты оставила все как есть?
— Подумай сама.
Она идет к другой стороне вертолета, а я следую за ней. Мои вопросы часто забавляют Люси, как будто я спрашиваю ее об очевидных вещах.
— Если файлы уничтожены после его смерти, значит, это сделал кто-то другой, ведь так? — Люси светит под капот и внимательно все осматривает.
Потом снова соскакивает на аппарель.
— Разумеется, сам он стереть их уже не мог. — Я стараюсь не отвлекать ее без нужды, когда она занята предполетной проверкой, тем более когда находится под лопастями. — Поэтому если бы ты шпионила за ним и знала, что он умер, или же сама бы его убила, то оставила бы файлы и не стала бы их трогать.
— Если бы я шпионила за ним, если бы пошла в парк, чтобы убить его там, то — да, я бы оставила видеозаписи и не стала бы уносить наушники. — Люси еще раз осматривает фюзеляж. — Потому что те, кто видел его в наушниках в парке или еще до этого, стали бы спрашивать, почему они пропали. Наушники — вещь заметная.
Мы переходим к носовой части вертолета.
— К тому же, забрав наушники, мне пришлось бы забирать и спутниковое радио, залезать ему в карман, доставать, терять на все это время и надеяться, что меня никто не увидит. И что тогда делать с уже скачанными куда-то файлами? Как объяснить отсутствие записывающего устройства, если мы находим записи на домашнем компьютере или каком-то сервере? Ты же знаешь, что на это скажут. — Она открывает съемную панель над питометром, светит фонариком, наклоняется. — Каждое преступление состоит из двух вещей: самого акта и действий, направленных на то, чтобы его скрыть. В данном случае было бы разумнее оставить наушники и видеофайлы как есть, ничего не трогать, и пусть полиция или кто-то вроде нас думают, что он сам себя записывал. Марино именно так и считает, но я в этом сомневаюсь.
Люси подключает аккумуляторы. Каждый раз, выходя из вертолета на более или менее продолжительное время, она отключает их, потому что кто-то может, воспользовавшись ее отсутствием, забраться в кабину, заиграться с приборами и случайно завести двигатель. С отключенными аккумуляторами ничего такого не случится. Как бы кто куда-то ни спешил, моя племянница неизменно проводила тщательную предполетную проверку, особенно если оставляла машину без присмотра, пусть даже и на военной базе. От моего внимания не укрылось, однако, что на этот раз она проверяет все дотошнее обычного, как будто подозревает что-то или чем-то обеспокоена.
— Все в порядке? — спрашиваю я. — В полном?
— Проверяю, — говорит она, своим тоном дистанцируясь еще больше. Я чувствую ее секреты.
Люси никому не доверяет. И не должна. Мне и самой не следовало бы кое-кому доверять. Людям, которые манипулировали, лгали и утверждали, что так нужно для дела. Справедливого дела, праведного или благородного. Нуни Пьесту и Джоанну Рул задушили в постели, наверное подушками. Вот почему не было реакции тканей на повреждение. Привязанных к стульям, их насиловали, резали мачете и битым стеклом — и все после смерти. Благое, справедливое деяние, по мнению тех, кто это делал. Немыслимое, возмутительное преступление — и оно сошло им с рук. Никто не наказан по сей день.
Я открываю левую переднюю дверцу и становлюсь на шасси. Ветер бьет в лицо. Извернувшись, чтобы не зацепиться за ручки управления, опускаюсь в левое кресло и пристегиваюсь. Слышу, как за спиной у меня открывает дверцу Марино. Большой, шумный и неуклюжий, он устраивается сзади, где сидит всегда. Даже если он у Люси единственный пассажир, то впереди для него места все равно нет. В вертолете двойное управление, и Марино вполне может что-то задеть, на что-то наткнуться или опереться, потому что он не думает. Просто не думает.
Люси занимает свое место и начинает еще одну предполетную проверку. Я помогаю ей тем, что отмечаю пункты проверки в списке. У меня никогда не возникало желания летать на вертолетах, которыми управляла моя племянница в последние годы, ездить на ее мотоциклах или итальянских спорткарах, но я справляюсь с ролью второго пилота и помогаю с картами и авионикой. Я знаю, как переключить радио на нужную частоту и ввести информацию в транспондер или систему радиопеленгации. В крайнем случае я могла бы, наверное, даже посадить вертолет, хотя вышло бы не очень изящно.
— Концевые выключатели в положении «выключено», — продолжаю я.
— Есть.
— Прерыватели включены.
