Поехать к папе удалось не скоро. Оказывается, в колонию нельзя просто взять и приехать, особенно с ночёвкой. Папе нужно было это право ещё заслужить.
Во-первых, нельзя было получать выговоры. То есть замечания. А их за любую ерунду могли дать.
Вот, скажем, сидеть нельзя днём на кровати. Если присел — выговор. Или если небритый — тоже выговор. Или шнурок развязался.
Мама говорит, папа там всё время в напряжении. Чтобы не получить эти выговоры. Чтобы разрешили с семьей увидеться.
А во-вторых, надо было какую-то общественную работу делать. Мама сказала, папа рисовал стенгазету. Как раз к двадцать третьему февраля. За это ему разрешили свидание с нами. Мы с Иркой — на полдня, мама — аж до понедельника. Колония далеко, четыре часа на машине. Туда нас повезёт Костя.
Обратно мама собиралась на поезде вернуться. На работе уже отгул взяла.
Костя с Иркой приехали ночевать. Я понимаю, Костя добрый, много маме помогает. Например, привёз какие-то каши, которые варить не надо: залил кипятком — и всё. Ну, то есть овсяные каши «Минутка» в каждом доме есть, а Костя нашел ещё и гречку такую, и рис — всё в хлопьях.
Папе очень нужны эти каши, потому что у них там нет плиты и готовить нельзя. А в столовке кормят ужасно, мама рассказывала.
Но меня Костя почему-то сразу взбесил.
— Погоду, — говорит, — на завтра ясную обещали. Приятно будет ехать.
Мама рассеянно улыбнулась. А я обозлилась страшно. Приятно? Приятно ехать в колонию? Костя, да ты ку-ку! Выбирай выражения!
Я всё это подумала, конечно. Вслух не сказала. Короче, я не стала с ними разговаривать. Ушла в свою комнату — и привет! Ирка попыталась меня удержать. Но я и так нервничала перед поездкой. Ещё не хватало мне сидеть и слушать, как Костя разглагольствует.
Заперлась в комнате. И стала звонить на радио. Я туда пятый раз уже звонила. Всё занято, занято. Хотела песню заказать. «Seven tears». То есть «Семь слёз». Она старая-престарая, но папа часто её на Ютубе просматривал. Её дядька поёт такой светловолосый, улыбается, а глаза грустные. И трое танцуют в таких смешных костюмах, просто оборжаться можно. В ярких, переливающихся, с какой-то дурацкой бахромой. Причём не очень понятно, один из них — мужчина или женщина, мы с папой всегда спорим по этому поводу.
Я часто слушаю эту песню и думаю о папе. Вчера догадалась, что могу попробовать заказать для него. Он говорил, у них там есть радио.
О, дозвонилась! Я прямо подпрыгнула на стуле.
— Добрый день! Минуточку…
В дверь постучала мама.
— Уйдите все, — прошипела я, — я с радио разговариваю!
— Так, мне некогда, — сказала мама строго, но не мне, а Ире в коридор, — сама ей потом скажешь! Но я, конечно, очень рада. Только давайте всё-таки…
Я не дослушала, потому что ко мне вернулся женский голос и спросил название песни.
Это было здорово! Просто фантастика! Я сама в первый раз в жизни дозвонилась на радио! Ох, как жаль, что у меня нет подруг! Андрюше позвонить?
Я глянула на часы. Одиннадцать. Нет, Кьяра спит, могу разбудить.
Я решила поскорее лечь спать. Быстро проверила книжки, которые хотела передать папе. Всё только весёлое, бодрое! «Манолито Очкарик» — в первую очередь. Купила его вчера. И спать-спать, чтобы завтра проснуться, поскорее встать и поехать к папе!
Костя и Ира
Спала я плохо, всю ночь ворочалась. Мешали все: мама, Костя, Ира, — почему-то они говорили в голос и даже смеялись (совсем им плевать на меня, что ли?).
Ну и, как только я заснула и стали сниться красные лошадки, бегущие по небу, мама начала меня расталкивать.
— Я полчаса полежу, — пробормотала я, — я не выспалась.
— Нет у нас получаса! Я вообще не ложилась.
При этих словах я вскочила. Ирка уже сидела на кухне, пила чай. Смотрела в чашку и улыбалась. Костя носил вещи.
— Я помогу, — вызвалась я.
— Не надо, — коротко сказал он, — иди одевайся, ехать пора.
«Мало мне командиров, — мрачно подумала я, потащившись в ванную, — мама, Ирка, так ещё и этот».
Потом, когда мы ехали в лифте, Ирка всё разглядывала себя в зеркало.
— Чего ты туда уставилась? — спросил Костя.
— Думаю, а кто это такой красивый с нами едет? — хихикнула Ира.
Меня чуть не стошнило. Они скоро перестанут друг другом любоваться?!
Оказалось, нет. Не скоро. Как только сели в машину, Костя врубил музыку. «Оэйзис»[1].
— Надеюсь, больше тебе времени не нужно, — закатив глаза, сказала Ирка, пристёгивая ремень безопасности.
— Уже нет. Попал так попал.
— Они решили пожениться, — тихо объяснила мне мама, — Костя вчера попросил у меня её руки.
— Как? — опешила я. — Когда? Ир, правда?
— Ага!
У неё было такое счастливое лицо, словно… словно… словно они уже поженились, нарожали семерых детишек и едут к морю в своем фургончике.
Тьфу!
Признаюсь, я чуть не лопнула от злости. Наверное, у меня мерзкий характер. Но меня дико взбесило, что эти двое находят чему радоваться в такой грусти. Нашли время жениться! Какой-то пир во время чумы!
— Я сказала, что надо у папы разрешения спросить, — продолжила мама, подкладывая под голову диванную подушку-полумесяц, которую взяла из дома, и укрывая ноги Иркиной курткой.
Она её сняла, потому что Костя снял свою. Но ему-то так рулить удобнее, а ей? Какая ей разница? Она всё за ним повторяет, как обезьянка.
Я даже глаза закрыла. Чтобы их не видеть! Не слышать! А «Оэйзис» продолжал надрываться:
