Его глаза глядели влажно и грустно.
16.
Ермил пришёл домой после дневной смены уставший и продрогший. В штамповке он перегрелся, а на улице его продул пронизывающий ветер, и он почувствовал, что его знобит. Хотелось напиться горячего чаю и лечь в постель.
Он в коридоре снял плащ и стал стаскивать мытые в луже ботинки. Из своей комнаты вышла Полина Андреевна.
— Ермил, — сказала она, — к тебе гости пришли, ждут тебя дожидаются. — Она поправила сползшую с плеча тёплую шаль.
— Какие гости? — удивился Ермил, поставив снятые ботинки у калошницы и повернув голову в сторону хозяйки. — Я никого не жду.
— Проходи, увидишь.
Грузная фигура Полины Андреевны уплыла в свою комнату.
Ермил просунул ноги в тапочки (Полина Андреевна ревностно следила за чистотой в своём доме) и направился к себе, недоумевая, кто это к нему забрёл. Никто его здесь не знал, кроме штамповщиков. Он открыл дверь и остановился на пороге. На маленьком диванчике сидела Вера. Резиновые сапожки она сняла, и они стояли в уголке на газете.
— Папка! Папка пришёл! — воскликнула она, соскочила с дивана, подбежала к Ермилу и повисла у него на шее.
— Кто к нам пришёл, — заулыбался Ермил, подхватывая девочку под мышки, и только тут увидел Сашу, сидевшего на стуле за шкафом.
— Привет, — сказал Ермил, опуская девочку на пол и пожимая Саше руку. — Нежданные гости. Чаю хотите?
— Хотим, — ответил Саша за себя и за Веру, приподнимаясь и шагая по комнате. — Холодно сегодня на улице.
— Ладно, посидите. Я счас чайник поставлю.
Ермил ушёл на кухню, зажёг керосинку и поставил чайник. Ему радостно как-то было, что он увидел снова Веру, и отчего-то грустно. Вроде бы одно он не оторвал от себя, а другое уже приставил. Называет его «папкой». Дочка его папкой не называла, а звала «папулей». Когда маленькая была, звала, а подросла — перестала. Никак его не называла.
Он вернулся в комнату.
— Где же вы встретились? — спросил он Сашу.
— Около школы. Она выходила с уроков.
— Ты прямо из школы? — спросил Ермил Веру.
— У нас было всего три урока.
— Тебя сегодня спрашивали?
— Юлия Павловна спрашивала.
— И чего поставила?
— Пятёрку.
— Какая ты молодец. — Ермил погладил девочку по голове.
— Папка, возьми меня к себе жить? — Вера произнесла эти слова и как бы испугалась произнесённого, притихла, втянула голову в плечи и ждала, что скажет Ермил.
Он сразу не ответил. Горло неожиданно сдавило, он не мог произнести ни слова и даже проглотить жёсткий ком, да и как он мог сразу ответить. Вопрос был настолько неожиданный, что он растерялся. Он кашлянул и сказал:
— Не так-то всё это просто, Вера. Ведь у тебя есть мама, бабушка. Возьму я тебя к себе, а они придут и заберут тебя.
— Они не заберут.
— Почему не заберут?
— Бабушка старая, а маме всё равно. Она говорит, что я ей надоела.
— А где сейчас твоя мама?
— Уехала. Она с нами давно не живёт. А живёт далеко.
— И ты редко её видишь?
— Редко? Совсем не вижу почти…
— А мама твоя просто так говорит, что ты ей надоела, когда сердится.
Видя, что девочка вот-вот расплачется, плаксивая гримаса исказила лицо, Ермил проговорил:
— Ты погоди. Мы что-нибудь придумаем. Не сразу всё решается. Чаю сначала попьём, а там видно будет, а? Ладно?
Девочка кивнула.
Постучавшись, вошла Полина Андреевна.
— Я вижу, ты чайник поставил, — обратилась она к Ермилу. — Пойдёмте ко мне чай пить. У меня варенье есть, своё, и хорошего ситного я сегодня купила, очень мягкого. Пойдём, Верочка. — Она взяла девочку за руку. — Пойдёмте, и вы, молодой человек, — позвала она Сашу. — Не стесняйтесь!
Полина Андреевна знала события того вечера и ночи, когда в штамповке появилась девочка, и очень близко приняла к сердцу судьбу ребёнка. Усадив всех за стол, больше всех она заботилась о Вере — подкладывала ей варенья, дала салфетку, чтобы не капнула на платьице.
— Разные судьбы у людей, — говорила она и вздыхала, поправляя шаль на груди. — У кого, какая сложится. Нам вот с мужем Бог детей не дал. А дети это такое счастье! Сейчас ну что мы с ним одни живём. Живём не плохо, в достатке, но лучше бы жили, если бы были дочка или сынок. Надо для кого-то жить, а так, раз не для кого… жизнь становится пустой. Правда, Ермил?
— Вы с супругом друг для друга живёте.
— Это так. Но это не полное счастье…
— Не всегда то получается, — проговорил Ермил, отодвигая пустой стакан, — к чему стремишься, что намечаешь, о чём мечтаешь.
— Это то же правда. — Полина Андреевна задумалась, а потом спохватилась: — У меня же конфеты есть.
Прошла к буфету, достала кулёк конфет, положила в вазу:
— Угощайся, доченька! — Она погладила Веру по голове. — Кто тебе косички заплетает?
— Бабушка.
— Она у тебя старенькая, видно. Руки у неё уже непослушные.
— Она плохо ходит, — ответила Вера. — Но я её люблю.
— Правильно, доченька, — улыбнулась Полина Андреевна. — Надо любить старших. Умница.
— Полина Андреевна, — обратился Ермил к хозяйке, видя, что Вера напилась и отодвинула чашку в сторону. — Нам надо идти. Надо Веру проводить посветлу. А то бабка опять будет беспокоиться.
— Идите, идите, — всплеснула хозяйка руками. — Конечно, идите! Это я заболтала вас. Вот, Верочка, возьми конфет на дорогу. Дай я в кармашек фартучка положу. Хотя нет. Они там могут растаять. Я их положу в портфель.
Полина Андреевна проводила гостей с крыльца.
— Ну, идите, идите.
Долго смотрела им вслед, как они шли к железнодорожной линии.
— Ты не идёшь домой? — спросил Ермил Сашу.
— Я провожу вас. Делать дома нечего. Вера, давай портфель?
Они пошли по насыпи, где змеились наезженные стальные рельсы, миновали высокий и гулкий железнодорожный мост, шли по шоссе, обочины которого шелестели опавшими листьями, когда налетал порывистый ветер. Подошли к верочкиному дому.
Саша теперь разглядел его. Он был небольшой, с железной крышей, покрашенной суриком. Красили давно, крыша потемнела, кое-где проступали светлые пятна — или от сырости, или от ржавчины. Забор
