успехом, США могли не беспокоиться за свои интересы в регионе, однако в случае критического усиления одной из них про интересы в регионе можно было забыть. Исходя из документов и воспоминаний ближайших советников Ф. Рузвельта, симпатии администрации были на стороне СССР. США поддержали бы Советский Союз не только словом, но и экономическими поставками, но лишь до поры. «В случае решительного разгрома японской армии, — писал Г. Икес, — симпатии быстро бы повернулись в сторону японцев…»[250]. Япония была нужна США «противодействующей большевизму в Китае»[251], а Советский Союз противодействующий японизации. Но не более. Соединенные Штаты вполне обоснованно боялись усиления влияния коммунистической партии Китая или захвата ею власти, т.к. в таком случае они бы полностью теряли все свои вложения в Китае. Учитывая донесения посла в Токио, что «операции японской армии в действительности имеют своей целью Россию, если не немедленно, то через некоторое время...»[252], следовало ожидать, что столкновение неизбежно, что давало возможность Вашингтону вмешаться на определенной стадии и сохранить свои интересы на Дальнем Востоке.
Еще два фактора ограничивали инициативы Белого дома: во-первых, «изоляционистский» Конгресс, общественное мнение и законы о нейтралитете, которые ставили Рузвельта в замкнутый круг, ограниченный, с одной стороны, импичментом, а с другой — выборами 1940 г. Несмотря на то что «карантинная» речь показала некоторое изменение общественного мнения в сторону одобрения более активной позиции правительства, она далеко не означала перелома в общественном сознании[253]. Рузвельта бы просто «съели», возьмись он усмирять в тот момент Японию. Во-вторых, у США не было союзников, единственная страна, которая предлагала выступить единым фронтом против Японии, был Советский Союз, однако, несмотря на симпатии Рузвельта к СССР[254], с прагматической точки зрения это был союзник невыгодный. Что же касается демократий Запада — Великобритании и Франции, — то между ними существовали крайне серьезные противоречия, мешавшие выступить единым фронтом против Гитлера, не говоря уже о Дальнем Востоке.
Таким образом, видно, что в 1937 г. США не могли перейти к более активным действиям по предотвращению агрессии Японии в Китае по вполне объективным причинам. Неясность международной обстановки, причины экономического и внутриполитического характера вынуждали Рузвельта и его администрацию вести пассивную политику, однако уже в конце 1937 г. наметился общий вектор ее дальнейшего развития — постепенное ужесточение позиций и активизация.
В ноябре 1937 г. Япония поставила под свой контроль провинции Ханаан и Чангтен. 28 ноября принц Коноэ опубликовал заявление, в котором его правительство вновь отказалось от посредничества третьих стран в урегулировании японо-китайского конфликта[255]. Декабрь принес еще большее напряжение в международные отношения, страны «оси» проводили все более и более согласованную политику. 29 ноября Италия признала Манчжоу-го. 1 декабря Япония признала фашистское правительство Испании. 3 декабря Германия выступила с инициативой посредничества в японо-китайском конфликте, таким образом, уже Берлин заявил о своих интересах в регионе[256].
11 декабря Италия нанесла фактически последний удар по позициям Лиги Наций. Б. Муссолини решил выйти из организации. Итальянцы «не забыли и не забудут оскорбительную попытку экономического удушения итальянского народа, предпринятую в Женеве...»[257] — скажем прямо, «натянутый» повод. Теперь становилось ясно, что Лига Наций теряет свой авторитет в мире, ее реальное влияние на Италию, Германию и Японию равно нулю [258]. Возможности же Лиги организовать совместные акции стран-членов против стран-агрессоров также были призрачны. Для Белого дома стало ясно, что рассчитывать на Лигу не приходится, а следовательно, необходимо ориентироваться в дальнейшем на двусторонние отношения.
12 декабря 1937 г. подтвердились наихудшие опасения Вашингтона в отношении Японии, в этот день четыре американских судна — канонерская лодка «Панай» и три парохода компании «Стандарт Ойл» — подверглись атаке японских 11 палубных бомбардировщиков и затонули на реке Янцзы. В США эти события вызвали шок. Корабли «несли американский флаг, осуществляли законные операции»[259]. В соответствии с докладом ВМС США, который лег на стол к президенту, на кораблях были все необходимые опознавательные знаки, и не узнать американцев японские летчики просто не могли[260]. В овальном кабинете мучались вопросом: что это — случайность или провокация? Но еще сложнее было найти ответ на вопрос: что делать?
13 декабря Хэлл потребовал от японского правительства опубликовать официальный документ с «...извинениями, обещанием предпринять все меры для полной и всеобъемлющей компенсации, заверениями, что определенные и конкретные шаги предприняты и создадут уверенность в том, что американские граждане, собственность и интересы в Китае не будут объектами атак японских вооруженных сил или незаконного вмешательства японских властей или военных при каких бы то ни было обстоятельствах»[261]. Японский МИД 14 декабря через посла Соединенных Штатов Грю принес извинения и выразил надежду, что «дружеские отношения между Японией и Соединенными Штатами не будут омрачены этим несчастьем...» [262].
По всей видимости, в Белом доме поняли, что Америку проверяют «на вшивость». Японцы намеренно испытывают терпение, чтобы выяснить, до какой степени оно простирается. Однако теперь ситуация в значительной мере отличалась от 1917 г., когда гибель «Лузитании» от немецкой торпеды послужила поводом для вступления США в Первую мировую войну. На дворе был 1937 г., американское общество и Конгресс были настроены крайне изоляционистски. Тем не менее в прессе зазвучали голоса за бойкот японских товаров и введение экономических санкций, за прямое применение силы, за выдвижение американского флота к берегам Японии. Но все эти призывы, как правило, ограничивались одним серьезным «если». Вот, например, газета «Чикаго дейли ньюз», на передовице заголовок: «Разрыв с Японией возможен», и далее: «Если император не согласится принести... извинения, выплатить компенсацию и предоставить гарантии, что подобные факты не повторятся в будущем»[263]. Если... если... если... Не хотели американцы воевать.
Япония установила болевой порог Соединенных Штатов. Дразнить медведя в берлоге дальше было просто опасно. Угрозу представляли не столько корабли американского флота, в военно-морском отношении Япония была на тот момент сильнее. Да и всерьез рассчитывать на то, что Вашингтон отважится развязать войну, не приходилось. Больше вызывали опасение экономические санкции. Империя вела войну за свой счет, точнее за счет ограбления Китая.
Финансовая система страны испытывала близкое к критическому напряжение. Затруднения усугублялись тем, что не существовало возможностей получения иностранных займов — вновь приобретенные союзники, Германия и Италия, сами лихорадочно вооружались и предоставить их не могли. Единственный способ получения финансовых средств — была продажа награбленного в Китае другим странам, прежде всего США, и приобретение на эти деньги стратегического сырья и военных материалов[264]. Кроме того, зависимость японской промышленности от американского сырья была тотальной.
Учитывая сложившуюся в США ситуацию, Имперское правительство пошло на уступки и не ограничилось официальными извинениями и заверениями в дружбе. Кабинет министров и императорский флот были вынуждены выплатить 2,2 млн. долл. компенсации за «ошибочное» потопление канонерки[265].
Но в Вашингтоне не забыли и не простили инцидента, Рузвельт активизировал действия, направленные на заключение союза с Англией на Дальнем Востоке. Теперь по обе стороны Атлантического океана понимали, что основную опасность в регионе для них представляет Япония. 12 декабря «ошибочному» нападению подверглись не только американские корабли, но и две английских канонерских лодки попали под прицельный огонь японских орудий.
16 декабря Рузвельт обратился к послу Великобритании Р. Линсею с просьбой об организации «систематического обмена секретной информацией» между американскими и английскими военными
