Войдя в кабинет Берии я понял, что комиссия заканчивает свою работу. На меня никто особого внимания не обратил. Члены комиссии продолжали что-то обсуждать. Фактически председательствовал опять Берия. Снова никто не предложил мне присесть, и я оставался стоять по стойке смирно. В какой-то момент Берия пристально посмотрел на меня через свое пенсне и спросил о том, что мог знать Гузенко о работе спецорганов в других странах. И я почему-то назвал фамилию Витчака. Под этим псевдонимом скрывался наш секретный агент — З. В. Литвин, хорошо знавший язык и устроившийся на работу в университет Южной Калифорнии. В то время Витчак никакой разведывательной деятельностью против Соединенных Штатов не занимался. Он проживал в этой стране по канадскому паспорту. Мы же готовили ему в Канаде новое удостоверение личности. Во время моего пребывания в США мы с ним встречались, проведя в интересной беседе целый день. Берия спросил, какие меры мы приняли для его немедленного отзыва из Соединенных Штатов. Выслушав меня, он промолчал. И это был хороший знак. Американцы, между тем, устроили за Витчаком неотступную слежку, но ему удалось благополучно вернуться в Союз, и затем он долгие годы работал в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук.
…На следующее утро после этого допроса меня снова вызвал Кузнецов. Он сидел за своим столом мрачный и чем-то недовольный.
— Ну, что нового? — спросил он меня угрюмо.
Я ничего не ответил, понимая, что вопрос задан просто так, для проформы.
— Комиссия завершила свою работу, — промолвил, выждав паузу, «Кузнецов.
Я продолжал молчать, будучи не в состоянии выдавить из себя ни слова. Он тоже некоторое время сидел молча, опустив голову вниз.
— Буря пронеслась мимо нас, — наконец прервал он молчание. Но говорил он как бы не со мной, а с кем-то посторонним. — Заботин, его жена и сын арестованы, остальных решили не наказывать.
Я видел, что он сам еще не знает, правильно ли все это или нет.
Что касается меня, то я считал такое решение несправедливым. Кроме того, я не понимал, какими высшими государственными интересами можно объяснить арест ни в чем не повинных жены и сына Заботина. Но, признаюсь, не сказал ни слова, лишь ушел от Кузнецова расстроенный и подавленный.
Заботин и его семья просидели в тюрьме недолго. Выйдя из заключения, Заботин развелся со своей женой, женился вновь на простой деревенской женщине и уехал из Москвы в провинцию, где вскоре скончался. Жизнь его сына была искалечена. Что с ним в конце концов стало, я не знаю.
Что же касается Мотинова, Рогова, Соколова, то к ним судьба оказалась более благосклонна. Они продолжали работать в ГРУ, дослужились, как я уже писал, до генералов и в начале 90-х годов находились либо в отставке, либо в запасе.
Но вернемся к «герою» нашего повествования. В 1945 году в «Правде» появилась огромная статья Константина Симонова, осуждавшая поступок «иуды» Гузенко и разоблачавшая происки зарубежной печати.
В дальнейшем судьба предателя сложилась неоднозначно, и назвать ее счастливой и удачной никак нельзя. Он так и не обрел счастья на чужбине. По характеру бывший советский шифровальщик оказался очень сварливым человеком, большим склочником и сутягой. Со временем интерес к нему на Западе ослаб, он перестал привлекать к себе внимание как разведывательных органов, так и прессы. Гузенко был явно этим раздражен. Запас его знаний о советской разведке был ограничен, а новые «рассказы» на поверку оказывались надуманными и пустыми. Он начал судиться и требовать денег со всех, кто в статьях или книгах ссылался на его материалы. Впоследствии предатель стал хроническим алкоголиком и долгие годы лечился от запоев. Умер Игорь Гузенко в полном одиночестве и забвении. Мало кто помянул предателя добрым словом во время похорон, а сегодня его имя и вовсе напрочь забыто.
Так, собственно говоря, и завершилось дело Игоря Гузенко. Для многих, замешанных в этой истории, оно сыграло роковую роль. Судьбы десятков людей, проходивших по делу бывшего советского шифровальщика, были исковерканы. Люди потеряли работу, лишились средств к существованию, были дискредитированы на всю жизнь. Их семьи и дети еще долгое время испытывали на себе позор и несчастья.
Сейчас, когда уже почти полвека минуло с той поры, размышляя о мотивах предательства Гузенко, можно предположить что угодно. Конечно, свой поступок он лично объяснял благородными мотивами. Такими, как, например, желание противодействовать тирании Сталина. В составлении подобной «легенды» ему наверняка помогали представители канадских спецслужб. По правде говоря, в его поведении не было ничего оригинального. Но кто из перебежчиков или предателей, скажите на милость, когда-либо в истории объяснял свое предательство просто меркантильными интересами: пожить хорошо и красиво, получить побольше денег, вылезти из затруднительного положения или беды (отдать долг или проигрыш в рулетку, в карты, оплатить увлечение женщинами или наркотиками)?.. Полагаю, что главными побудительными мотивами предательства Гузенко были самые обыкновенные меркантильные интересы — он просто стремился к лучшей и более сытной, чем в Советском Союзе, жизни на Западе.
Глава V
Второе рождение
После Великой Победы советского народа над фашистской Германией в ГРУ (да и не только там) начался процесс освобождения аппарата правительства и всевозможных ведомств от евреев. Делалось это, естественно, под разными предлогами. Но власти, между тем, никогда не забывали при каждом удобном случае талдычить о пролетарском интернационализме. Видимо, в высших эшелонах в этот самый интернационализм никак не хотели впускать лиц еврейской национальности. Впрочем, надо признать, что в течение длительного периода в Главном разведывательном управлении на разных должностях, в том числе и в руководстве, работало много евреев. Некоторые из них действовали весьма успешно. Среди нелегалов назову имена лишь Льва (Леопольда) Треппера и Шандора Радо, о которых я уже упоминал, известных всему миру разведчиков, внесших неоценимый вклад в разгром гитлеровского рейха.
Я, тем не менее, парил в небесах и, признаюсь, не совсем трезво оценивал обстановку в стране. Может быть, потому что с раннего детства не ощущал себя евреем. Моим родным языком был русский. Я воспитывался в интернациональной среде и не знал ни истоков, ни традиций еврейской культуры. Все, что во мне осталось еврейского, — это фамилия и происхождение. Но и этого оказалось достаточно для мракобесов из Кремля.
В конце 1945 года прозвучал первый тревожный звонок. В это время я был рекомендован на должность начальника советской военной миссии в Великобритании. Прежний наш сотрудник, занимавший этот пост, погиб в авиационной катастрофе. В то время шли сложные военные переговоры с Великобританией — нашим союзником по антигитлеровской коалиции. Назначение ответственное, и поэтому оно утверждалось секретариатом ЦК ВКП(б). Наконец заседание Секретариата состоялось, было принято решение о моей командировке, и я стал готовиться к отъезду. Разумеется, главная цель моей миссии была связана с разведывательной деятельностью. Речь шла о серьезной военно-политической работе. Все было готово к отъезду, и вдруг в самый последний момент меня вызвал к себе начальник ГРУ, который, по его словам, только что вернулся от Маленкова. Оказывается, решение секретариата ЦК ВКП (б) должно было быть подписано Георгием Максимилиановичем Маленковым, в годы войны — членом Государственного Комитета обороны, в дальнейшем, правда недолгий период, — председателем Совета Министров СССР… Обычно это было простой формальностью, но на этот раз Маленков перед тем, как окончательно подписать протокол заседания, решил его просмотреть и из десятков, а может быть, сотен фамилий ему попалась на глаза моя, которая Георгию Максимилиановичу показалась неблагозвучной. Он вызвал начальника ГРУ. Тот, немного расстроенный, передал мне слова Г. М. Маленкова.
— Зачем мы начальником военной миссии за рубежом посылаем Мильштейна? — спросил Маленков. — У нас что, нет Ивановых или Петровых?
Этих слов оказалось достаточно для того, чтобы мое назначение аннулировали.
Все же, будучи «великим демократом и интернационалистом», Георгий Максимилианович при этом
