силы США. Правда, Соединенные Штаты в те годы обладали монополией на ядерное оружие, а Советский Союз был лишь на пороге его создания. Поэтому изучению ядерного оружия в академии не придавалось решающего значения, главное внимание уделялось обычным видам вооружений. Да и военные операции изучались лишь с применением обычного оружия.
Два года учебы пролетели сравнительно быстро. Чтобы не отстать от других, я много работал, в том числе вечерами и в выходные дни, не зная покоя ни днем, ни ночью. Связи с ГРУ почти не поддерживал, время от времени встречаясь лишь с некоторыми работниками управления, так, по старой дружбе.
1 февраля 1948 года в академии начались государственные экзамены, которые я сдал успешно, за что был награжден двумя окладами. Все складывалось удачно. Семья переживала перипетии учебы вместе со мной.
Вскоре после экзаменов в академию прибыла комиссия Главного управления кадров Минобороны для распределения слушателей на работу. Первые же дни показали, что все, кто побывал на комиссии, остались довольны своими назначениями. Как правило, их назначали на ступень выше, чем до поступления в академию. Все поздравляли друг друга. Вокруг царила атмосфера подъема и радости. Большаков уже побывал на комиссии и получил назначение военным атташе в США. Хлопов был назначен начальником кафедры в Академии Генерального штаба.
Наконец наступила и моя очередь. Меня дружелюбно провожали слушатели, уже получившие новые назначения.
Я вошел в кабинет. За столом сидел человек, представившийся «полковником Ивановым». В свою очередь я назвал свое имя и звание, и он предложил мне присесть.
— Итак, — начал полковник Иванов, глядя на меня с некоторым высокомерием, — какую же работу вы хотели бы получить после окончания академии?
Вопрос для меня оказался совершенно неожиданным. Я думал, что он сам сделает какие-то предложения, а вместо этого он спрашивал меня. Надо сказать, полковник Иванов сразу мне чем-то не понравился: то ли наглым поведением, то ли явно пренебрежительным тоном. В общем, я осознал, что между нами не может возникнуть дружеский контакт.
— Мне не совсем понятен ваш вопрос, но, честно говоря, я предполагал после окончания академии вернуться в то учреждение, которое посылало меня на учебу, — ответил я, не называя ГРУ и не указывая мою должность в этом учреждении.
— Управление, которое посылало вас на учебу, — не скрывая удовольствия, отпарировал Иванов, — отказалось от ваших услуг.
Полковник внимательно наблюдал за моей реакцией на его слова.
Я был, конечно, потрясен услышанным, и, вероятно, изменился в лице. Для меня заявление Иванова оказалось полной неожиданностью. Тем не менее, я быстро справился с волнением. «Главное сейчас, — подумал я, — не доставлять удовольствия этому негодяю».
— Ну что же, — ответил я тихим голосом, — отказалось так отказалось.
И замолчал.
Полковник тоже молчал, ожидая, что я заговорю первым. Казалось, время остановилось.
— Мы предлагаем вам, — наконец прервал он тягостное молчание, — должность начальника кафедры военной географии в Военном институте иностранных языков.
Это уже был прямой вызов, граничащий с оскорблением. До академии мне предлагали должность заместителя начальника Военно-дипломатической академии, теперь же, после окончания академии, лишь кафедру военной географии в Военном институте иностранных языков! К тому же ни по специальности, ни по опыту работы я никак не подходил на должность «главного географа»…
Нет, — ответил я без промедления. — Благодарю за оказанное доверие, но мне эта должность никак не подходит.
Ничего другого у нас для вас нет, — продолжал он своим иезуитским тоном. — Может, вы претендуете на должность начальника округа?
В его словах звучали нотки прямого издевательства.
— Я не давал вам никакого повода для такого заключения, — сказал я, поднимаясь со стула.
С этими словами, подавленный и грустный, я вышел, не попрощавшись, из комнаты. Друзья, ожидавшие меня за дверью, посмотрели на меня и тактично не задали ни одного вопроса.
Я понятия не имел, куда идти, к кому обращаться, что делать дальше. Одно было ясно: с работой мне ничего не светит. Все мои надежды оказались беспочвенными. Я еще не знал, что к тому времени все работники аппарата ГРУ еврейской национальности были уволены.
Надо было идти домой, где меня с нетерпением ждали и надеялись, что я приду и расскажу о том, какую интересную и важную работу мне сегодня предложили. Одним словом, настроение у меня было близким к отчаянию. К тому же мне не давала покоя мысль, что этот полковник непременно доложит кому надо наш разговор в искаженном свете, и я окажусь в дурацком положении.
Я решил временно ни к кому не обращаться за помощью в трудоустройстве, считая, что мне обязаны предложить работу в соответствии с моей прошлой службой и приобретенными в академии знаниями.
Шло время, но меня никто не спрашивал, никто мне не звонил. Я иногда посещал академию без причины, просто так, чтобы пообщаться с друзьями.
Наступил март, а я все еще оставался без работы. Однажды, бесцельно бродя по коридорам академии, я встретился с ее начальником, генералом армии М. В. Захаровым.
— Ты что тут делаешь? — спросил он меня.
Я решил ему все рассказать и, в частности, передал весь разговор с полковником Ивановым.
И тут мне несказанно повезло! Генерал армии пригласил меня в свой кабинет и потребовал повторить весь мой рассказ, как говорится, от «а» до «я». Он молча слушал меня, не проронив при этом ни слова.
— Ну ладно, — в конце концов прервал молчание Матвей Васильевич, — пойди подожди за дверью. Я тебя скоро вызову.
Ждать пришлось недолго. Адъютант открыл передо мной дверь в кабинет Захарова. Не приглашая сесть, генерал начал говорить:
— Тебе предлагается работа в нашей академии на должности старшего преподавателя. Учти, не всякому выпадает такая честь. С управлением кадров все согласовано. Через неделю приступай к работе. Это тебе не в ГРУ работать. Здесь все сложнее.
Он даже не спросил моего согласия. Все было ясно и без слов. Действительно, назначение — более чем почетное. Около восьмидесяти процентов преподавателей академии являлись участниками войны. Среди них были и командующие военными округами и армиями, и их заместители — начальники штабов, командиры корпусного и дивизионного звена. Средний возраст подавляющей части преподавателей — 45– 55 лет.
Итак, в 38 лет я стал преподавателем Академии Генерального штаба на кафедре вооруженных сил иностранных государств. Как я уже писал, начальником кафедры был назначен генерал Хлопов. Бывший начальник агентурного отдела в ГРУ, он стал моим непосредственным руководителем. Когда-то Хлопов пришел в наш отдел с должности начальника службы информации Главного разведывательного управления. Возможно, он хорошо справлялся с вопросами информации, но премудростей агентурной службы генерал освоить так и не сумел. Он никак не мог разобраться в именах, сложностях связи, тонкостях агентурной сети, поэтому на докладе у начальника ГРУ, генерала Кузнецова, часто терялся, многого не помнил, чем вызывал большое раздражение вышестоящего начальства. И вот судьба вновь столкнула нас — теперь уже на преподавательском поприще.
Кафедра, на которой мне предстояло работать, занималась изучением вооруженных сил иностранных государств, главным образом США, тактико-технических данных их вооружения. После 1949 года, в связи с созданием и дальнейшим развитием Северо-Атлантического блока (НАТО), кафедра постепенно перешла к изучению объединенных вооруженных сил стран-участниц этого блока.
В том же году в связи с переходом генерала армии Захарова на руководящую работу в Генеральный штаб начальником академии был назначен другой генерал армии, В. В. Курасов, занимавший до этого пост командующего Центральной группой войск в Австрии.
Надо сказать, что стиль работы Захарова и Курасова резко отличался. Захаров был резким,
